Читаем Писатели США о литературе. Том 2 полностью

Но даже если негритянские писатели солидаризируются с некими «измами», какое воздействие они окажут на их творчество? Обязаны ли они «проповедовать»? Быть «разносчиками» идей? «Проституировать» свое искусство? Какова связь между «убеждениями» и их художественным выражением? Должны ли они «пачкаться». политикой? Сочинять «пропаганду»? Нет, Это вопрос убеждения, вопрос мировоззрения. И всего более вопрос перспективы.

Перспектива—это тот элемент поэмы, романа или пьесы, который прямо не выразишь на бумаге, но она ощущается в каждой строке произведения. Это та идейная вышка, благодаря которой писатель видит борьбу, надежду и страдания своего народа. Бывают времена, когда писатель столь близко стоит к своему материалу, что от его взгляда ускользают некоторые важные явления. Изо в<рех проблем, с которыми соприкасаются писатели, до сих пор не объединявшиеся словом и делом со всемирным движением, проблема перспективы—наисложнейшая. В сущности, перспектива — это некая аксиома, некое подсознательное предположение, нечто принимаемое писателями как само собой разумеющееся, ибо оно выношено всей их жизнью.

Один испанский писатель говорил недавно, что жить надо на гребне эпохи. В сущности, перспектива именно это и означает.

Это значит, далее, что негритянские литераторы, описывая жизнь негров в нью-йоркском Гарлеме и чикагском Саут-Сайде, помнят о том, что на одной шестой части земного шара трудящиеся уже стали хозяевами жизни. Это значит, что писатели-негры должны помочь своим читателям уловить взаимосвязь между негритянкой, собирающей хлопок на Юге, и теми людьми, которые, усевшись в удобные кресла на Уолл-стрите, пожинают плоды ее труда.

Перспектива—это рама, в которую заключена* картина. Это невидимая пружина или ускоритель, определяющий самый ритм поэмы; это та особенность романа, которая остается в сознании еще долго после того, как уже забудется сам сюжет.

Перспектива для писателей-негров обозначится тогда, когда, размышляя и наблюдая долго и упорно горькую судьбу своей расы, они воспримут ее в контексте борьбы и надежды всех других национальных меньшинств. И тогда голые факты обнаружат свой подлинный смысл.

6, Материал и тема

Имея перспективу, негритянские писатели оказываются перед обширнейшей панорамой жизненного материала. Это—негры-политики и те социальные силы, которые их создают; это — негритянские лидеры со своей тактикой, которой они пользуются, дабы ублажить, с одной стороны, массы чёрных, стремящихся к свободе, с другой—белых, облекших этих людей своим доверием; это—тысячи юных преступников на улицах чикагского Саут-Сайда и нью-йоркского Гарлема; это—негритянские учителя, слишком слабо воздействующие на умы юного поколения; это негритянские женщины, влекущие тройной груз: своего пола, своей расы и своего класса; это—манипуляции вампира, именуемого негритянским адвокатом; это — странные деяния святого дьявола, негритянского священника; это—два миллиона черных, которые переселились вд Север в 1917 году; это—душевная смятенность негритянки, работницы благотворительной организации, трудящейся в трущобах, где обитают .люди ее расы; это—шестнадцатилетняя черная девушка, читающая «Тру стори мэгэзин»*. Все это создает действительность, исполненную значе-ни я и взывающую к осознанию. Все это материал для негритянских писателей, его следует обработать во имя определенной цели с точки зрения критического анализа. Этот материал надо также включить в общую панораму художественных исканий человечества. Негритянская литература должна быть помещена в историческую и пространственную перспективу. Короче говоря, она должна иметь свою социальную тему. Сказанное отнюдь не означает, что единственная забота негритянских писателей— воссоздание социальной панорамы. Но если их концепция жизни своего народа—широка и достаточно глубока, если осмысление жизни в целом — живо и серьезно, тогда в своем творчестве они неизбежно должны охватить те социальные формы, в которых развертывается существование их народа.

Говоря о теме, мы, конечно же, должны подходить к этой проблеме с самых общих позиций, помня, что темперамент писателя определяет трактовку и краски увиденной им картины мира. К любой теме можно подойти с тысячи разных углов зрения, неограниченно используя любые технические и стилистические приемы. Однако в сердцевине народной жизни кроется одна тема, дающая ощущение жизни в ее историческом движении, тема, в которой сфокусировано все эстетически преображенное многоцветье мира.

Перейти на страницу:

Все книги серии Писатели о литературе

Похожие книги

История Петербурга в преданиях и легендах
История Петербурга в преданиях и легендах

Перед вами история Санкт-Петербурга в том виде, как её отразил городской фольклор. История в каком-то смысле «параллельная» официальной. Конечно же в ней по-другому расставлены акценты. Иногда на первый план выдвинуты события не столь уж важные для судьбы города, но ярко запечатлевшиеся в сознании и памяти его жителей…Изложенные в книге легенды, предания и исторические анекдоты – неотъемлемая часть истории города на Неве. Истории собраны не только действительные, но и вымышленные. Более того, иногда из-за прихотливости повествования трудно даже понять, где проходит граница между исторической реальностью, легендой и авторской версией событий.Количество легенд и преданий, сохранённых в памяти петербуржцев, уже сегодня поражает воображение. Кажется, нет такого факта в истории города, который не нашёл бы отражения в фольклоре. А если учесть, что плотность событий, приходящихся на каждую календарную дату, в Петербурге продолжает оставаться невероятно высокой, то можно с уверенностью сказать, что параллельная история, которую пишет петербургский городской фольклор, будет продолжаться столь долго, сколь долго стоять на земле граду Петрову. Нам остаётся только внимательно вслушиваться в его голос, пристально всматриваться в его тексты и сосредоточенно вчитываться в его оценки и комментарии.

Наум Александрович Синдаловский

Литературоведение
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука