Письма 1855-1870

...Однако я говорю: _нет_ *. К 10 января число моих слушателей только в одном этом городе достигнет 35 тысяч. Пусть чтения на некоторое время станут недоступны всем этим людям. Одна из особенностей здешней публики, на которую я обратил внимание, такова: ничто не должно даваться ей слишком легко. Ничто в этой стране не длится долго, и все ценится тем дороже, чем труднее достается. Поэтому, размышляя о том, что в апреле я собираюсь дать прощальные вечера здесь и в Нью-Йорке, я прихожу к заключению, что наплыва публики, необходимого для соответствующего успеха, можно добиться, только на время отменив чтения. Таким образом, лучшее, что я могу сделать, - это не читать ни в одном из этих городов столько, сколько он сейчас хочет, а напротив, быть независимым от обоих, пока их восторг не остыл. Поэтому я решил немедленно объявить в Нью-Йорке, что столько-то чтений (я имею в виду определенное количество) будут последними перед отъездом в другие места, и выбрать из своего списка только города с самыми большими залами. В этот список войдут: здесь, на Востоке, - два или три лучших города Новой Англии; на Юге - Балтимор и Вашингтон; на Западе - Цинциннати, Питсбург, Чикаго и Сент-Луис; а по пути к Ниагаре - Кливленд и Буффало. В Филадельфии мы уже подрядились на шесть вечеров; и, согласно этому плану, нам удастся еще дважды побывать здесь до отъезда в Англию. Я убежден, что это - разумная тактика. Я читаю здесь завтра и во вторник, причем билеты проданы на всю серию, даже на те вечера, программа которых не объявлена. Я еще ни разу не получал меньше 315 фунтов чистой прибыли за вечер (после всех вычетов). Уверяю Вас, что я постараюсь не читать чаще четырех раз в неделю - кроме будущей недели, когда я дал слово читать пять раз. Эти огромные толпы производят сильное впечатление на моих сотрудников, и они неизменно стремятся, как выразился один наш старый друг, "подгонять артиста". Дня два назад я вынужден был вычеркнуть из их списка пять выступлений...

Слабость сердечной деятельности, или что-то в этом роде, сильно беспокоила меня на этой неделе. В понедельник вечером после чтения меня уложили в постель в весьма жалком состоянии, и во вторник я встал только после двенадцати...

184

У. Г. УИЛСУ

Гостиница "Вестминстер",

площадь Ирвинга, Нью-Йорк,

понедельник, 30 декабря 1867 г.

Дорогой Уилс,

В Вашем письме, датированном днем выхода в свет рождественского номера, содержатся замечательные новости о нем. Но пьеса почему-то не внушает мне надежд. Читаю ее и не могу ничего себе представить. Возможно, это мои причуды, опасения или еще невесть что, но я не замечаю, чтобы она живо и энергично неслась вперед.

Я заболел и вынужден был позвать врача, но теперь мне гораздо лучше, в сущности, совсем хорошо. По-видимому, мне очень помогло тонизирующее средство.

С Плорном все будет в порядке. Клянусь богом, после всей этой зубрежки он должен стать первоклассным поселенцем!

Мы работали здесь вовсю, предварительно поработав вовсю в Бостоне (где все совершенно помешались на "Копперфилде"), а теперь нам предстоит работа в Филадельфии, Бруклине и Балтиморе. Перечисленные города, Нью-Йорк и еще раз Бостон (два вечера) займут весь январь. В Бруклине я читал в церкви мистера Уорда Бичера (там великолепно размещаются две тысячи человек), причем публика сидела на настоящих церковных скамьях! На днях я заглянул туда посмотреть, как это выглядит, и понял, что был в комически нелепом положении. Но это - единственное подходящее здание в городе.

Желаю Вам счастливого Нового года, дружище. Привет миссис Уилс.

Любящий.

185

МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ

Паркер-хаус, Бостон, США,

4 января 1868 г.

...Пишу Вам с этой оказией, хотя писать, в сущности, нечего. Работа тяжелая, климат тоже. Вчера мы произвели колоссальный фурор с Никльби и Коридорным, которых бостонцы явно предпочитают Копперфилду! Долби по вечерам делать почти нечего, ибо здешняя публика настолько привыкла к самостоятельности, что эти огромные толпы рассаживаются по своим местам с легкостью, поразительной для завсегдатая Сент-Джемс-холла. Еще до моего прихода вся публика уже в сборе, что я считаю весьма приятным знаком уважения. Должен также добавить, что хотя в здешних газетах меня фамильярно называют "Диккенсом", "Чарли" и еще бог весть как, я не заметил ни малейшей фамильярности в поведении самих журналистов. В журналистских кругах царит непостижимый тон, который иностранцу весьма трудно понять. Когда Долби знакомит меня с кем-нибудь из газетчиков и я любезно говорю ему: "Весьма обязан Вам за Ваше внимание", - он кажется чрезвычайно удивленным и имеет в высшей степени скромный и благопристойный вид. Я склонен полагать, что принятый в печати тон - уступка публике, которая любит лихость, но разобраться в этом очень трудно. До сих пор я усвоил лишь одно, а именно, что единственно надежная позиция - это полная независимость и право в любой момент продолжать, остановиться или вообще делать все, что тебе заблагорассудится.