Все потеряли. Что было хорошо за столом, казалось слабым здесь. Все тихо говорили и не могли усилить голоса. Книппер изводила упрямством, Коренева дурным характером и тупостью. Болеславский от неопытности превратился в дубину. Враги моей системы каркали, говорили скучно, понижали тон репетиций.
Давно я не испытывал таких мучений, отчаяния и упадка энергии (со времени «Драмы жизни» и «Жизни человека»). Призывали Немировича даже. Он помог было Книппер в первом и втором актах (делали репетиции в гриме и костюмах). На третьем Книппер закатила такую сцену плача, что Немирович поскорее ушел, боясь спутать.
Потом решили менять Болеславского, но Немирович пришел, успокоил и уверил, что у него все обойдется.
Если прибавить к этому настойчивость в костюмах и гримах Добужинского359
, станет понятным, что я в середине ноября, после неудачной репетиции первых трех актов, свалился. […]Думали, что от первых трех актов сам собой пойдет и четвертый. И, действительно, первые репетиции обещали это. Но эта нервность переживания, казавшаяся нам настоящей артистической, была от волнения чисто актерского, то есть волнения первых проб. На третьей репетиции уже не могли повторить того, что было на первых двух.
Тут Коренева заупрямилась по-бабьему. Кто-то ей сказал, что ей забивают драматические сцены, и она стала нас изводить. Москвин ее изругал, а я отказался работать с ней и целую неделю не сказал ей ни слова. В конце концов она убедилась в своей ошибке и поняла, что и четвертый, и пятый надо промучить так, как и первые три акта. Четвертый акт особенно мучителен, так как ни у Книппер, ни у Кореневой нет настоящего темперамента для этой сцены. Сделали генеральную четырех актов. Результат: первые два акта слушались, а третий и четвертый – никак.
Немирович пришел ко мне в уборную и объявил, что нечего и думать об успехе, дай бог, чтоб как-нибудь пронесло спектакль.
Хотели отложить пьесу на неопределенное время, так как нельзя же проваливать Тургенева. Хотели поторопить «Мудреца»360
.Томление, тревога и отчаяние усилились. Пятый акт прошел было легко, но потом и с ним пришлось пострадать. У меня он пошел сразу.
Следующая генеральная – четыре акта – то же, что и предыдущая.
Чуть получше третий акт, а четвертый еще хуже.
На генеральной публичной, то есть с сотрудниками и труппой, – первые два с половиной акта имели успех, но половина третьего, [сыгранная] с актерским подъемом, все не слушалась.
Теперь отчаяние и усиленная работа относились к половине третьего и к четвертому акту. Изменили темп с быстрого на медленный, чтоб избежать театральн[ости]. О кругах и приспособлениях никто и не говорил. Как-нибудь бы сляпать.
Продолжалось то же, что и в других актах. Подтянешь Кореневу – рассыпалась Книппер, и наоборот. То же и с Болеславским, и с Дмитревской и прочими. Книппер упала духом, потому что она рассчитывала, что когда она наденет костюм, – у нее все явится, но костюм к ней не пошел, ничего не явилось.
На одной из генеральных меня очень похвалила Маруся, и это меня ободрило.
Однако на сцене нам иногда становилось уютнее.
Вторая генеральная с нашей публикой была удачнее.
При публике становится иногда уютнее на сцене; кроме того, она приносит нерв на сцену, тот самый нерв, которого недостает на простых репетициях после утренних прогонов. Стали хвалить.
Первый, второй и четвертый акты имели успех, а третий все отставал. Немирович стал уже говорить, что спектакль будет иметь несомненный успех и будет эрой в театре. Все это подбодряло.
Наконец, 7 декабря была генеральная публичная. Большой успех (кроме Книппер). Третий акт меньше всех нравился. Я и Болеславский и отчасти Коренева – имели успех.
При начале третьего акта – взрыв рукоплесканий по адресу Добужинского361
.Как скоро набивается штамп. Один раз Качалов сыграл по моему показу сцену пятого акта на желаниях (скрывая злость – явилась злость)362
. Второй раз он уже не повторял желания, повторял то, что только что сыграл. Уже штамп, уже игра по зрительному и слуховому актерскому аффекту.ЗАЯВЛЕНИЕ В ПРАВЛЕНИЕ МХТ
1. Больше всего я сержусь на себя за то, что не могу объяснить своих желаний.
2. Желания мои донельзя естественны, и мне странно, что их иногда принимают за каприз.
3. Я хочу прежде всего полной свободы для всех бескорыстно и чисто любящих наш театр. Кто хочет, пусть делает свои пробы и искания. Того же права я хочу и для себя.
4. Пусть я увлекаюсь, но в этом моя сила. Пусть я ошибаюсь, это единственный способ, чтоб идти вперед! Я теперь, как никогда, убежден в том, что я попал на верный след. Мне верится, что очень скоро я найду то простое слово, которое поймут все и которое поможет театру найти то главное, что будет служить ему верным компасом на многие годы. […]
5. Мои требования к себе очень велики и, может быть, самонадеянны. Я не только хочу найти основной принцип творчества, я не только хочу развить на нем теорию, я хочу провести ее на практике.