Письма и дневники

Однотонность, белокровие, бескрасочность Бирман. Чем их вытравить? Определил так: это общая болезнь Художественного театра. Первый акт – хорошие, благородные актеры, хорошо. Второй акт – хорошо, но что же дальше? Третий акт – ну видел, знаю, что хорошо, но дальше, дальше! Четвертый акт. Ну!.. ну же… Еще! Пятый акт – да видел, черт вас возьми! Ну!.. А, да ну вас к чертям. Все это происходит потому, что слишком боятся штампов, лжи. Держатся далеко от границы и далеко до предела большой правды и остаются в малой правде.

Надо делать иначе. Надо переходить границы правды – познавать перейденное расстояние – по нему узнавать, где граница. А узнав, жонглировать и гулять свободно в области правды.

Перешли к следующей сцене. Сухачева²¹⁶ не может еще говорить. Как перейти этот момент, труднейший для актрисы, когда роль здесь, близка, но не может быть выявлена? С помощью ритма.

1. Надо брать куски уже намеченные и выполнять центральную задачу куска. 2. Для того чтоб она не была пуста по духовному содержанию, наполнять кусок, задачу, действие – ритмом. 3. Ритм тянет за собой переживание, чувство, и кажется, в результате, что вся сцена сыграна, наполнена духовным содержанием.

Рахманов²¹⁷

садится [за рояль] и начинает импровизировать.

[ОБРАЩЕНИЕ К ТРУППЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА]

Имею ли я право после всего, что было говорено, считать этот разговор о Театре-Пантеоне – последним, решающим и отказаться на будущее время от участия в совещаниях о моем проекте и об пантеоне во МХТ?

Если не имею права, то что надо сделать, чтоб это право получить?

Понимает ли Художественный театр, что создание МХТ – Пантеона является моей последней мечтой, задачей, целью в жизни, ради которой мне стоит продолжать работать так, как я работаю. […]

Понимает ли театр, что служить тому, что происходит в театре Художественном сейчас, – не стоит, особенно, когда осталось жить недолго, что такому театру одна дорога – скорее закрыться со славой.

Понимает ли театр, что без идеи и цели я работать не в силах, что только одна идея может нас соединить, так как мы все, члены МХТ, до удивления разные люди, что с уничтожением главной цели, нас связующей, – рушится, уничтожается всякая духовная связь и остаются только благодарные воспоминания…

Что [если у меня отнимают] идею, у меня является потребность или создавать новую идею, которая даст мне силы, и проводить ее на стороне, или просто приятно дожить остаток годов, конечно, отдавая при этом свой долг за прошлое старым товарищам и обеспечив семью.

Что и для того, и для другого пути у меня много средств и в Москве, и в России, и за границей. […]

Что уставший и постаревший Художественный театр один не может создать этот театр, что ему нужна общая помощь всех студий,

может быть, включая сюда и оперную, и будущую опереточную, балетную.

Что теперь решается мое «быть или не быть». Что теперь театр выбирает путь художественный или путь материальный. Что только художественный путь – выгоден, а материальный путь – это путь мелкого торгашества, которое невыгодно в искусстве.

Что отказываясь от МХТ в полном объеме моего плана, Художественный театр тем самым дает полную свободу всем студиям. Что после этого отказа я не имею никакого права не предоставлять Студии полной свободы действия вне связи с МХТ.

Что сейчас не МХТ спасает студии, а наоборот, студии спасают МХТ.

[ОБ А. В. ЛУНАЧАРСКОМ]

Понимать искусство – означает чувствовать его.

Далеко не всем дана эта способность. К счастью для театра, ею обладает наш главный руководитель – Анатолий Васильевич Луначарский.

Он это доказал не раз на деле, в речах и статьях.

Он знает, что наше искусство мстительно и не терпит решительно никакого насилия; что [попытки] писать пьесы по заказу, на великие события дня или игра артистов по приказанию, а не по собственному увлечению, создают не искусство, а лишь пародию великих переживаемых событий. Он не заставляет нас профанировать произведения гениев или великий переживаемый момент, отражаемый в жалких произведениях, которые наскоро пишутся теперь для еще не родившегося нового искусства.

Анатолий Васильевич понимает, что надо дать нам возможность естественно перерождаться среди великих трагических событий. Придет время, все пережитое кристаллизуется в нас и естественно выявится в красивых, сложившихся, а не скороспелых, уродливых формах. Наш руководитель знает также, что нужны десятки лет, века для того, чтобы создать основы искусства, школы, традиции, театры, и что достаточно одного декрета, чтобы их разрушить.

Анатолий Васильевич знает также, что нельзя давать заказов и рецептов для создания нового искусства, как нельзя приказывать родить ребенка на собственный вкус.