Письма моей сестры

Когда семья Эммы куда-то уезжала, со мной сидела мисс Граймс, наша местная нянька. Я ненавидела маму за то, что она заставляла меня ладить с ней. Мисс Граймс всегда носила одну и ту же коричневую твидовую юбку, скучные башмаки на шнуровке и бежевые колготки, сквозь которые просвечивала черная растительность на ее белых ногах. Ее волосы напоминали кухонную щетку для мытья посуды. Она носила очки в стальной оправе, водруженные на кончик носа. Было трудно поверить, что она жила почти по соседству с нами; выглядела она так, будто приехала из другой страны. Такой, где все ели одну лишь капусту.

– Она очень приятная, детка, – говорила мама, когда я недовольно морщила нос. – Главное, что я буду спокойно оставлять тебя здесь.

Папа любил ее, потому что она приносила паровые пудинги и лазанью.

– Она уникальная, эта мисс Граймс, – подсмеивался он.

Никогда не забуду, как она явилась присматривать за мной на всю ночь. Мама с папой повезли Беллс в больницу перед очередной операцией.

– Ты всегда сидишь, уткнувшись носом в книжку, – проворчала мисс Граймс, нагнулась и посмотрела, что я читаю. Она вязала бесформенный свитер, похожий по цвету на гниловатый мох, который рос на крыше нашего гаража. – Ты еще слишком мала для такой книги, – испуганно заявила она и выхватила у меня из рук книгу.

Я пыталась отобрать ее, хватала руками воздух.

– Отдайте, я вообще уже читала «Riders».

– Ты ничтожество, – бубнила она под звяканье спиц, – ты легковесная, как пух. У твоей сестры больше проблем, чем у тебя, но она вырастет порядочной девушкой.

Я пожала плечами и пробормотала:

– Отвали.

Она рванулась вперед и больно ударила меня спицей по пальцам.

– Что ты сказала? – И у нее начался тот странный фокус с глазами. Когда она была возбуждена или злилась, ее глаза начинали вращаться, и я видела только белки.

Я задержала дыхание; я не хотела показать ей, что мне было больно.

– Ты похожа на сумасшедшую слепую! – заявила я ей, улыбаясь, чтобы скрыть боль.

Не успела я опомниться, как она поволокла меня наверх, втолкнула в гостевую спальню и заперла дверь на ключ, приговаривая, что это меня научит правильно себя вести. Я барабанила в дверь, я визжала и кричала, но она не обращала на меня внимания и смотрела по телевизору «Корри»[2].

Мисс Граймс отперла дверь на следующее утро и извинилась. Я сказала ей, что она старая ведьма. Когда вернулись мама с папой, я рассказала им обо всем. Мама ответила, что она знает, как я ненавижу мисс Граймс и готова пойти на что угодно, лишь бы избавиться от нее. Я посмотрела на папу, который часто был моим союзником, но он сказал, чтобы я не огорчала маму. Неужели я не вижу, как она устала?

Мисс Граймс так и продолжала сидеть со мной, несмотря на мои возражения, что я уже не маленькая. Она запирала меня в моей спальне, а однажды даже заперла на чердаке за «нахальство». Я никогда не могла простить родителей за то, что они не верили мне. Они закрывали на это свои уши и глаза, потому что у них было слишком много других проблем.

Когда мой отец стал аукционером, его жалованье увеличилось, и мы могли уже нанять няньку для Беллс. Тогда мама снова вернулась в свою студию и работала день и ночь, работала, работала, работала. Вероятно, это отвлекало ее от семейных проблем и переносило в другой мир. Ее жизнь была разделена между хлопотами с Беллс и выполнением заказов. Мне казалось, что она совсем не интересуется мной, и мы все больше отдалялись друг от друга.

Беллс была «маминой дочкой». Теперь мама с папой находили, что жить с ней сравнительно просто, не то что со мной. Беллс была «артистичной»; мама поощряла ее, чтобы она рисовала, писала красками, готовила еду – все это она любила в детстве и любит до сих пор. А Кэти была «конфликтной».

– Что ты сделала с собой, Кэти! – слышу я мамин крик, знакомое отчаяние в ее голосе; ее зеленые глаза сверкали, изо рта сыпались упреки. – Как ты могла совершить такую глупость? Такой идиотизм? – Я словно сейчас вижу, как она в бешенстве развязала свой грязный фартук и швырнула его на пол.

Я окрасила волосы в синий и розовый и стала словно экзотическая птица. Я подражала Натали, которая меняла свой цвет волос так же часто, как Мадонна.

Мама дернула меня за руку.

– Какой идиот сделал это с тобой? Ты стала похожа на чучело! В твоих волосах ползают синие и розовые червяки!

Когда мы ехали в машине домой, она была скорее огорчена, чем сердита.

– Почему ты все время нарочно стараешься меня огорчить? Кэти, что с тобой? Ты была такая милая девочка.

Разве не ясно? Неужели мне еще надо сделать пирсинг языка, чтобы привлечь к себе внимание мамы?

Не думаю, что теперь мама переменила свое мнение обо мне и больше не считает меня «конфликтной». Вероятно, она до сих пор уверена, что я веду в Лондоне несуразную жизнь, запалив свечу с обоих концов. Я для нее по-прежнему осталась непутевой дочерью.