Письма моей сестры

Я нагибаюсь над раковиной в ванне, мне стало нехорошо. Распахиваю дверцу шкафчика и смотрю на множество пузырьков и бутылочек. Очень много пузырьков с завинчивающейся крышкой и желтыми пилюлями. Все очень древнее. Я беру бутылочку с датой «1974» и выбрасываю ее. Потом пересматриваю по очереди все остальное. Лекарств много – от болей в желудке, в груди, от головной боли – но ни одного, которое помогло бы мне заснуть.

Я вдруг вспоминаю, что стою перед тем самым зеркалом, перед которым я стояла маленькой девочкой и просила бога дать мне светлые волосы и голубые глаза.

– Я знаю, мы не были близки, но я хочу вернуть ее. Она нужна папе. Она нужна Беллс. Она нужна мне. Ах, боженька, пожалуйста, сделай так, чтобы маме стало лучше.

– Кэти. – Папа гладит меня по спине, его голос звучит спокойно.

– Па, я не могу спать. Я так испугалась.

– Тссс. – Он обнимает меня за плечи и ведет меня в спальню.

Я снова закуриваю. Папа очень не любит, когда я курю, но сейчас он молчит. Он сидит на другом краю сундука.

– Если бы я собирался начать курить, сейчас был бы подходящий момент, – бормочет он, снимая свои очки в черной оправе и протирая глаза.

Я виновато улыбаюсь.

– Прости, па. Я знаю, что мне не надо было бы, но…

– Куришь – умираешь. Не куришь – умираешь. Какая разница, черт побери?

Я тяжело вздыхаю.

– Как мама?

– Быстро заснула.

– Хорошо. Но все-таки мне не верится.

– Мне тоже. Ох, Кэти, что же нам делать?

– Не знаю.

Мы молча смотрим на темное небо в окне.

– Загадай желание. Вон звезда падает, – говорит папа.

– Па, – осторожно спрашиваю я, – когда мы скажем Беллс?

– Скоро. Мы с мамой уже говорили об этом.

– Мне кажется, надо завтра ей позвонить и сказать, что мама заболела и что ей надо приехать домой. Она очень обидится, если узнает, что мы скрывали это от нее. Маме не надо ее оберегать или думать, что она не поймет, потому что это лишь выталкивает ее из нормальной жизни, заставляет чувствовать себя неполноценной и…

– Кэти, – резко обрывает меня папа, – ты права. Мы хотим, чтобы она жила тут с нами. Она для нас драгоценнее всего на свете. Вы обе, – добавляет он.

Я смотрю на папу. Голубизна его глаз кажется бледнее обычного, какой-то выцветшей версией их нормального цвета. Он с любопытством произносит:

– Пару недель назад ты и слышать не хотела о Беллс. Мне даже пришлось напомнить, что у тебя есть сестра.

Я прикусываю губу.

– Тогда было все по-другому.

– Да, я уже понял. Ты изменилась. Ты переживаешь за нее.

– Я была плохой сестрой и теперь хочу исправить мою ошибку. За то время, что она жила у меня, мы стали хорошими друзьями. Она стоит того, чтобы за нее переживать.

Папа хватает мою руку и крепко пожимает.

– Я горжусь тобой, Кэти.

26

Я очнулась от беспокойного сна. Вокруг меня качаются стены. Где я? Мне требуется целая минута, чтобы восстановить все в памяти. Тело налилось противной тяжестью. Я с трудом заставляю себя встать.

Маму я нахожу на кухне. На ней ее старый, потертый халат и ночная рубашка. Она роется на полке с кулинарными книгами и папками. На столе снова разорванные в клочки письма. Она поворачивается ко мне; ее лицо выглядит абсолютно спокойным.

– Доброе утро, Кэти. Ты выспалась?

Ничего не понимая, я отвечаю:

– Да, мама, я нормально выспалась. Почему ты рвешь свои драгоценные письма?

– Не хочу, чтобы ты и твой отец беспокоились из-за моих дел. Чем больше я уничтожу писем, тем лучше. – Она выходит из кухни, проходит по коридору и поднимается по ступенькам в свою студию. – Что мне делать со всеми этими незаконченными зверями? – спрашивает она сама себя. – Кэти, возьми себе все, что хочешь.

Я выдвигаю стул и сажусь у маминого рабочего стола.

– Ма, кто-то из нас должен сказать Беллс. Я все время думаю о ней.

Мама соглашается.

– Ты можешь привезти ее домой?

– Да. Если она сядет в утренний поезд, я заберу ее с вокзала.

– Я бы сама забрала, но… – Ее голос обрывается. – Я даже не могу теперь сесть за руль. Я ощущаю себя такой бесполезной. Я как младенец. Твой отец возит меня всюду.

Я смотрю на нее. Она стала тоньше карандаша, ее скулы обозначились еще сильнее, глаза были большие и несчастные. Халат едва не спадает с ее плеч.

– Все в порядке, ма, я все сделаю. Не беспокойся.

– Как же я скажу это моей дорогой Беллс?

– Мы с папой будем рядом. Мы должны быть честными. Мам?

– Что?

– Что именно сказал тебе невролог?

– Он сказал, что я сама должна держать под контролем боль. – Голос снова звучит спокойно и ровно. Она садится рядом со мной.

Мысль, что мама будет мучиться от боли, невыносима.

– Мы можем сделать что-нибудь еще?

– Да, он сказал, что нам надо съездить в Саутгемптон к нейрохирургу, но…

– Но что? – У меня появляется крошечная искорка надежды. – Давай съездим.

– Кэти, невролог считает, что опухоль может вполне оказаться злокачественной. Я не уверена, что должна выдержать новое обследование только ради того, чтобы услышать ровно то же самое. Я чувствую себя сносно. Как ни странно, я отношусь к этому спокойно. Я нервничаю, если твой отец прольет кофе на кремовый ковер, но…

– Ма, – перебиваю ее я. – Мне плевать на то, что папа пролил кофе на ковер.