Право же — настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, — жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь — Вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза — скучные, мутные, замороженные.
Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — чорт бы ее побрал! На меня эта Ваша «дама» подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но — жене я не изменил — не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу, — так это и было. И не с одним мною бывает так — не смейтесь. Рассказы Ваши — изящно ограненные флаконы со всем» запахами жизни в них, и — уж поверьте! — чуткий нос всегда поймает среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах «настоящего», действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком Вашем флаконе. Ну, будет, однако, а то Вы подумаете, что я это комплименты говорю.
Насчет отдельной книжки моих хороших рассказов — это Вы великолепно удумали. Я устрою это, хотя решительно не согласен с тем, что «Спутник» — хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему! А все-таки Вы мне, пожалуйста, перечислите те рассказы, которые один другого стоят. Ну — «В степи», «Изергиль», «На плотах», «Спутник» — а потом? «Челкаш»? Хорошо. «Мальва»?
Вы относитесь ко мне очень курьезно, т. е. не курьезно, а как-то удивительно нелепо. Т. е. это не Вы, должно быть, а я к Вам. Престранное впечатление производят на меня Ваши письма — не теперь, когда я ужасно развинтился, а вообще. Очень я их люблю и прочее в том же духе. Вы простите за всю эту канитель, но дело, видите ли, в том, что всякий раз, когда я пишу Вам, мне хочется наговорить Вам чего-нибудь такого, от чего Вам было бы и весело, и приятно, и вообще легче жилось на этой довольно-таки дрянной земле. За сообщение о Средине — спасибо. Он тоже — чертовски хорошая душа. Только я никак не могу понять, за что он любит Тимковского. Вот задача! Поклонитесь ему, Средину.
Да, говорят, Вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией. Не верю. Но если правда — то я рад. Это хорошо — быть женатым, если женщина не деревянная и не радикалка. Но самое лучшее — дети. Ух, какой у меня сын озорник! И очень умный — вот увидите, весной привезу его. Только научился у меня ругаться и всех ругает, а отучить я его не могу. Очень смешно — но неприятно, — когда маленький двухлетний шарлатан кричит матери во все горло:
«Сию минуту пошла прочь, анафема!»
Да еще чисто так выговаривает: ан-нафем-ма!
Однако — до свидания! Жму руку. «Фома» мой что-то все не выходит. Читали Вы, как Вас немцы хвалят? А недавно кто-то в Питере написал, что «Дядя» лучше «Чайки». Б[ыть] м[ожет]? Это дело мудреное.
Пишите, пожалуйста.
А. Я. ШАБЛЕНКО
Не ранее 13 [25] января 1900, Н.-Новгород.
Стихи Ваши, Антон Яковлевич, я получил. Спасибо за любовь. Так как сам я — цеховой малярного цеха, булочник, молотобоец и т. д., то Вы, наверно, поймете, какой интерес для меня представляет свой брат, рабочий, склонный к писанию стихов и прочее такое. Поэтому позвольте спросить — прозой писать Вы не пробовали? Коли пробовали — пришлите посмотреть, а не пробовали — попробуйте и пришлите. Очень важно, чтобы наш брат заговорил, наконец, громко и на своем языке, свои речи. Кстати уж, в декабрьской книге «Жизни» помещен рассказец «Отслужил» Николаевича. Автор — тоже рабочий — слесарь. Видите? А Лев Толстой очень хвалит его рассказ. Так вот, подумайте-ко да и дерзните, напишите что-нибудь. А пишите короче, сжатее, о самом существенном и так, чтоб все в читателя, как гвоздь в дерево, вонзалось. Написав — несите в «Жизнь» редактору Владимиру Александровичу Поссе, скажите ему, что я прислал. А то прямо мне присылайте.
Крепко жму руку.
Ф. Д. БАТЮШКОВУ
После 15 [27] января 1900, Н.-Новгород.
Дорогой
Федор Дмитриевич!
Вы поистине доставили мне огромное удовольствие, прислав дивную картинку Репина. Нравится она мне и всем здесь — чрезвычайно! Как это живо написано, как верно он понял Зазубрину, старика и всех. Хорошо!
Пишу и ему.