Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

И — нельзя писать: «Пожар дул жаркими воротами красных губ» — это чепуха. Что значит дуть воротами? Крышей? Печью? Это — непонятно. Ищите образов простых и четких.

И ничего Вы не выиграете, повторяя «крики, выкрики», «свиньи, свинушки». Вы определите крик каким-нибудь эпитетом: дымный крик, железный, садкий, острый и т. д., — язык наш неисчерпаемо богат. Боритесь с собственным недоверием к Вашей силе, будьте скупее, не многословьте! Читатель — не дурак, он Вас почувствует, когда Вы ему покажете себя таким, каков Вы есть, — человеком, который одержим желанием показать людям горькую, страшную, смешную, жалкую, радостную и всяческую иную правду, как Вы ее видите, чувствуете. Ничего не бойтесь. Учитесь писать у всех стилистов, но — ищите свою ноту, свою песню. Смотрите на себя как на писателя, до которого никто ничего не писал, и в то же время как на человека, чужого Вам. Ваш лучший критик — Вы сами. Это должен быть самый злой и беспощадный критик.

Жму руку.

А. Пешков

13 V 26

Sorrento.

824

В В. КАМЕНСКОМУ

15 мая 1926, Сорренто.

15.V.26

Sorrento.

Дорогой Василий Васильевич,

очень обрадован Вашим письмом, столь же приятным мне, как и неожиданным.

«Приключен[ия] Харта-Джойс» — не получил; жалею, мне писали, что книга — интересная. Вообще Ваших работ за последние года я не видел и был бы весьма благодарен, если б Вы прислали «Пугачева», «Козий загон» и — стихи. Стихи Ваши кое-где я встречал, некоторые— отличны. Вообще Вы — своеобразнейший писатель.

Пишете роман? Это — хорошо Очень характерно, что теперь на Руси многих тянет делать большие книги, — добрый признак!

Я знаю человек десять литераторов, работающих над романами, и сам тоже увлечен построением огромнейшего.

Попрошу Вас передать мой сердечный поклон Вашему тестю, музыку которого я слышал, люблю и считаю изумительной по глубине ее проникновения в темы.

Я вот живу в стране, которая славится «музыкальной», но в которой никогда не было церковкой музыки, подобной нашей; не было и — нет. Впрочем, здесь и светской музыки — нет. Мнения о достоинствах «Нерона» Бойто очень разноречивы, сам я этой оперы — не слышал. А русская музыка, — как и вообще все русское искусство, — здесь «в моде» и все крепче входит в жизнь. Городские оркестры на площадях играют Чайковского «12-й год», «Бориса» Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова. В симфонических концертах обязателен Скрябин, часты — Стравинский, Прокофьев.

Последний был в апреле в Неаполе и дал отличный вечер с большим успехом

А вообще здесь жизнь идет на «умаление», ничего крупного не создается ни в литературе, ни в живописи и — нигде. Все — политика и только, но и в политике крупных людей — не заметно.

Жду Ваших книг — можно ждать?

Крепко жму руку

Всего доброго.

А. Пешков

825

А. Н. ФУРМАНОВОЙ

23 мая 1926, Сорренто.

Фурмановой.

Потрясен тоном Вашего письма. Утешать — я не умею, да и чем утешишь человека, который навсегда потерял лучшего друга своего? Размышления — не помогают в этих случаях. Помочь может только та биологическая сила, которая иногда залечивает даже и смертельные раны. А еще может помочь гнев против этой же силы, так часто не способной противостоять преждевременной и невольной гибели человека. Но я думаю, что всего лучше Вам помог бы гнев против тех условий, в которые так трагически, так безжалостно все мы, люди, поставлены историей. Ведь именно этими условиями объясняется гибель множества таких людей, как Пушкин, Лермонтов, которые — живи они — дожили бы почти до наших дней, почти до Есенина, тоже печальной жертвы времени.

Этот гнев — сила, способная не только укрепить человека на земле, но и вдохновить его на работу против всего, мешающего жить. Вы это знаете. Ваш муж был хорошо заряжен именно этой силой. Несомненно, что и в Вашей душе есть она.

Послушайте-ко, милая женщина-товарищ, не рано ли Вы собрались заживо хоронить себя? «Не хочу жить», — говорите Вы. А Вы не пробовали преодолеть горе Ваше? Попробуйте. Хороших людей у нас немного, а я думаю, что Вы человек хороший и, тем самым, нужный людям. Разрешите мне сослаться на мой, личный пример. Жил я очень тяжело, так, что однажды даже не стерпел, хотел убить себя. Сорок лет прошло с той поры, но и сейчас стыжусь вспомнить об этом малодушии. А живу я — не радостно, очень трудно мне. Однакож живу все-таки с удовольствием, — вот какое противоречие! Оно объясняется мною так. мне-то — нехорошо, но мир становится лучше. Вот — в нем все больше рождается таких орлят, как Ваш муж и десятки подобных ему, как Жаров, Александровский, Уткин и другие.

Женщина — мать миру. Не потому только мать, что родит детей ему, а потому — главное — что воспитывает человека, давая ему лучшие радости жизни. Вспомните, сколько дано Вами Фурманову. Ведь едва ли может быть, что иссякла в Вас та сила, которой Вы с ним делились. Не верю, что вся иссякла.