Письмо на небеса

Остался Скай. Он, конечно же, тоже не прочитал своего пожелания вслух, но когда опустил листок к огню, тот не занялся весь, как должен бы был, а часть его оторвалась и полетела прямо на меня! Я вовремя шарахнулась в сторону. Все закричали: «Пожар!», и Тристан выплеснул на листок свой пунш. Тот вспыхнул на секунду и потух, а мое платье от пунша промокло.

– Вот черт! – выругался Скай, и мы все истерично захохотали.

– Видать, пожелание у тебя там огого, приятель! – подколол Ская Тристан.

Интересно, что же он пожелал?

После этого наступила моя любимая часть того вечера. Мы танцевали под Sweet Child O’Mine в гостиной с множеством окон, откуда были видны городские звезды-огни. Натали кружила Ханну, Тристан – Кристен, а меня – Скай, и хотя танцор он не очень умелый, это было здорово. А потом, отпустив своих партнеров, мы все вместе танцевали и пели так, словно эта ночь – все, что у нас есть, все, что нам нужно. Если бы это было возможно, я бы осталась в ней навсегда.

Когда часы пробили полночь, мы радостно закричали и поцеловались. И знаете что? Ханна выбросила вперед руки, откинула голову назад и, видимо, позабыв обо всех своих страхах, притянула к себе Натали.

Я поцеловала Ская. Он убрал с моего лица прядь влажных после танца и пуншевого душа волос и прошептал мне на ухо, во второй раз за все это время: «Я тебя люблю». Он произнес это с надрывом – уверенно, но так, будто слова эти дались ему с болью. Мне захотелось навсегда застыть в этом мгновении, с его шепотом в ушах. Я отдала бы ему всю себя без остатка, если бы он того захотел.

Песня закончилась, и Тристан поставил ее заново, а Кристен перевела часы на три минуты назад. И мы по новой встретили полночь поцелуями и объятиями, и повторяли это снова и снова, пока не рухнули, обессилев от танцев.

Я все пила и пила пунш, и, наверное, выпила лишнего, потому что когда музыка наконец остановилась, мир вокруг меня продолжал кружиться.

Натали с Ханной уснули, переплетясь телами, на диване, а Кристен с Тристаном ушли спать в ее комнату. Не чувствуя себя усталой, я сказала Скаю, что мне нужно подышать свежим воздухом. Мы вышли на балкон и склонились над раскинувшимся внизу городом.

– Что ты загадал, Скай? – спросила я.

Он несколько секунд смотрел на меня, решая, отвечать или нет.

– Если я тебе скажу о своем пожелании, ты расскажешь мне о своем?

Я кивнула.

– Мое желание – вновь научиться испытывать чувства, подобным тем, что я испытал в одиннадцать лет, когда папа взял меня с собой на концерт The Stones. Я тогда еще не увлекался музыкой, но что-то тем вечером зацепило меня. Я пожелал, чтобы моя ненависть к отцу не затмевала память о том чувстве и не лишала меня возможности испытать его как-нибудь снова.

– А что это за чувство?

– Не знаю. Любовь к чему-то настолько сильная, что вызывает желание творить. Что-то создавать. Мне было одиннадцать. Не думаю, что я тогда мог понять это чувство, но я точно знал, что это самый лучший вечер в моей жизни.

Мне захотелось обнять его сердце своим и укрыть ото всех бед.

– Ты будешь замечательным писателем и обязательно создашь что-нибудь потрясающее.

Скай улыбнулся.

– Твоя очередь. Что пожелала ты?

– В двух словах не объяснишь. Мое пожелание связано со стихотворением Джона Китса, которое мы читали на уроке английского. Мне не давала покоя строчка: «В прекрасном – правда, в правде – красота». Я долго размышляла над ней, пытаясь понять ее значение, а тут вдруг, глядя на вас всех, записывающих свои пожелания, кажется, поняла. Я написала на своем листке: «Правда, какова бы она ни была – прекрасна. Даже если она страшная или плохая. Она красива и светла по своей сути. Правда делает тебя самим собой. А я хочу быть собой».

Закончив, я ждала, что скажет на это Скай, но он с минуту просто молча смотрел на меня.

– Красиво сказано, – наконец ответил он, – но, если честно, я не совсем тебя понял. Какой страшной правды ты боишься?

Я пожала плечами. Я думала, он поймет. Думала, что этих слов будет достаточно, чтобы передать ему то, чего я сказать не могу.

– Не знаю, – отозвалась я.

– Если ты хочешь быть самой собой, то можешь рассказать мне все что угодно. Я хочу знать истинную тебя.

Я бы с радостью рассказала ему, но моя история началась так давно. Она не умещается у меня на языке, не умещается даже в уме. Эта история началась, когда я обнаружила, как все может в одночасье рухнуть. Когда неожиданно обнаружила, что Мэй уже не в силах меня защитить. Она началась, когда понимание этого было печальней всего на свете.

Я унеслась мыслями прочь, и меня внезапно прошило осознание: Мэй больше нет. Я пыталась оттолкнуть реальность, но ее непосильная тяжесть душила, не давая дышать.

– Лорел, – позвал меня Скай, – поговори со мной. Перестань уходить в себя. Скажи мне что-нибудь. Ну хоть что-нибудь!