Письмо в Лабиринт (СИ)

– Та Сторона – это игра, – сказал он. – А у меня теперь настоящая жизнь.

Братик задохнулся.

– Это не игра! – воскликнул он. – Это на Той Стороне жизнь настоящая! Это тут все постоянно притворяются! И делают вид, что верят! Кто-то придумал про тебя, что ты тигренок, а ты поверил! А ты ведь не тигренок! А там… Хочешь, пойдем найдем там настоящих тигров? – умоляюще попросил он. – Они там не едят людей. Хочешь?

– Какие еще настоящие тигры! Придумывать – это одно, а жить – совсем другое!

Ника сердито встал и походил по комнате, размышляя. Все-таки ему тоже нравилась Та Сторона.

– У меня больше нет на это времени, – сказал он наконец. – Теперь в Ту Сторону играй сам. У меня теперь есть дела.

Геська сидел на кровати неподвижным столбиком. По веснушчатым щекам из распахнутых глаз текли слезы. Нике стало его жаль. Но ничего поделать было уже нельзя. Ведь он теперь был «тигренок»!

3.

Через десять лет и несколько эпох Ника блестяще закончил спецшколу и поступил в академию. «Сами знаете в какую академию, – говорили его знакомые. – Надо понимать, имея такого отца…» Ника все время старался опровергать эти поклепы: его приняли исключительно по результатам экзаменов. Так что отец тут был ни при чем.

Ну, скажем так: почти ни при чем.

Однажды, когда он вернулся с занятий, отец вызвал его в домашний кабинет. Стягивая китель, Ника явился и обнаружил в отцовском кабинете Германа. Его младший брат сидел, развалившись, вытянув ноги на середину комнаты, и с демонстративным безразличием смотрел на них сквозь розово-зеленые дреды. В строгом кабинете отца его обычная развязная поза и дикая одежда выглядели особенно неуместно.

– Ведь это уже не шутки, – говорил отец, когда Ника вошел. – Приветствую, Николай, – он привстал из-за стола, чтобы пожать Нике руку. – Ну хорошо, ты не хочешь поступать в академию, но почему ты не хочешь уехать?

– Не хочу, – равнодушно ответил Герман, лежа в кресле. – Нет никакой разницы – там или тут. Везде – вы. Доите своих коров и строите свои пятизвездочные сортиры. В стиле цыганского барокко.

– Откуда, – отец устало опустил веки, – ну откуда такие выражения. Лично я никого не дою и никогда не доил, если тебе интересно. Я служу государству. И почему я должен этого стыдиться, я не понимаю. Если хочешь знать, мы делаем великое дело!

– Великое дело перекачивания государственных денег… – нагло сказал Герман, глядя сквозь разноцветные дреды.