Пистолеты для двоих

Если виконт и испытывал некоторые сомнения относительно правдивости слов матери, то они быстро рассеялись. Кузина, которую никто и не думал держать в уединении, казалось, перезнакомилась со всеми достойными холостяками в округе, а также и с теми, кого он не задумываясь назвал бы «охотниками за приданым». Она была в равной мере мила с каждым из этих джентльменов, носилась по городу в сопровождении разных, не вполне бескорыстных матрон и вела себя настолько легкомысленно, что ее встревоженная тетушка призналась: она никогда не замечала за племянницей такого стремления к веселой жизни. Многие молодые люди теряли голову, но единственным из воздыхателей, к кому Генриетта проявила хоть чуточку интереса, оказался сэр Мэтью Киркхэм. В высшей степени странно (уверяла брата леди Аллертон), что столь благоразумная девушка принимает ухаживания не слишком молодого нищего повесы, с именем которого связаны как минимум две неприличные истории.

Рассчитывать на здравомыслие кузины Алану не приходилось. Он редко испытывал неприязнь к кому-либо, однако сэра Мэтью ужасно невзлюбил и запретил Генриетте обнадеживать поклонника. Такое использование родственных прав привело лишь к тому, что тем же вечером в оперном театре подаренный сэром Мэтью букетик был прикреплен к платью Генриетты.

Виконту пришлось признать, что каким бы неприятным типом Киркхэм ни представлялся в глазах мужчин, женщины были не в силах устоять перед его обаянием: об этом брату поведала Трикс. Она с интересом выслушала его язвительные замечания в адрес сэра Мэтью, а затем вызвала в нем чувство недовольства своим рассказом об изысканных манерах негодяя и об очевидных знаках внимания, которые тот оказывал Гетти.

Сэра Мэтью не было среди двух сотен приглашенных, кому выпала честь быть представленными сестре русского царя. Явившись в Англию, княгиня поселилась в отеле «Палтени» до прибытия всевозможных королей, принцев, генералов и дипломатов, приезжающих для участия в празднествах по поводу заключения мира. Не отличаясь ни красотой, ни особой доброжелательностью, она тем не менее была избалована вниманием кавалеров и уже успела наделать шума, наговорив грубостей принцу-регенту и разгуливая по городу в чудовищных чепцах, которые моментально вошли в моду. Рассказывали, что она внезапно покинула прием в Карлтон-Хаус, едва грянул дорогущий, нанятый специально для ее увеселения оркестр, объяснив это тем, что от музыки ее тошнит. Трикс, хихикая над этой историей, предположила, что с бала леди Аллертон эта особа исчезнет так же стремительно. На что леди Аллертон, хорошо знакомая с великой княгиней, возразила, что та ведет себя так, лишь когда хочет доставить кому-то неприятности.

Присутствия Трикс на балу также не предполагалось. При всем желании виконт оказался не в силах изыскать средства на то, чтобы мать ввела Трикс в общество. А чувство приличия не позволило леди Аллертон разрешить дочери пойти на бал до того, как она начнет выезжать в свет.

Трикс на удивление спокойно перенесла неприятную новость, не стала ни спорить с братом, ни упрекать его. Тронутый ее покорностью, Алан пообещал сестре великолепный дебют следующей весной, даже если для этого ему придется продать последний клочок земли. Она поблагодарила и сказала, что приняла решение помочь Алану в трудное время.

Такое неслыханное смирение должно было сразу насторожить Генриетту, однако той завладели собственные переживания. И лишь вечером перед самым балом, когда Трикс великодушно помогала ей облачиться в элегантное атласное платье с накидкой из бледно-зеленой кисеи, Генриетте вдруг пришло в голову, что такая кротость столь же подозрительна, сколь и необычна. Однако Трикс с видом оскорбленной невинности заявила, что не готовит никаких подвохов, нежно ее обняла, и Генриетта ушла к леди Аллертон, думая, что напрасно считала кузину своенравной.

В этом убеждении она пребывала до полуночи, а потом ей пришлось испытать жестокое разочарование.

4

Юный мистер Аллертон, решив немного передохнуть от танцев, у входа в бальный зал деликатно утирал лоб. Стояла очень теплая майская ночь, и хотя высокие окна оставались распахнутыми настежь, шторы почти не колыхались, а от жара сотен свечей в настенных канделябрах и громадной хрустальной люстре вяли не только цветы, но и накрахмаленные воротнички джентльменов. Однако все это не имело значения. Юный мистер Аллертон, критик весьма придирчивый, был вполне доволен успешным ходом бала. Все мелочи продумали заранее. Мать, к его огромному удовольствию, надела темно-синее атласное платье, пышно отделанное широким кружевом; кузина выглядела наилучшим образом; и даже брат, который обычно заказывал платье у военного портного, его не разочаровал. Великая княгиня пребывала во вполне добродушном настроении. Помимо цвета общества, вечер почтили своим присутствием два королевских герцога; и как окончательное свидетельство значимости мероприятия явился знаменитый мистер Бруммель[6] собственной персоной.