Питер. Специальное издание

– Вашего отца как зовут? – спросил как бы между прочим.

– Сергей. – Врешь, на такой ерунде меня не поймаешь.

– Вы его помните?

Интересный вопрос.

– Нет, – сказал Иван. Не стоит лгать больше необходимого. – Очень смутно. Он нас с матерью отослал, понимаете?

– Понимаю, – сказал молодцеватый. – Спасибо за откровенность, Иван Сергеевич. Вас отведут на отдых.

Это теперь так камера называется? Впрочем, грех жаловаться. После станции слепых ему любая камера, где есть освещение, в радость.

– Ну, как? – поднялся Кузнецов. – Что спрашивали?

Иван отмахнулся, сел на койку, прислонился к стене. Надо подремать, пока есть возможность.

* * *

– Я выразитель чаяний народа, – заявил Убер, развалившись на узкой койке.

Закинув руки за побитую голову, начинавшую неровно обрастать, словно трава вокруг наезженной колеи, по краям шрамов, он смотрел в потолок мертвенно-голубыми глазами, яркими, как диодные фонари. И рассуждал вслух.

Иван слушал.

Умение слушать – одно из важнейших качеств вожака стаи. Или командира диггерской команды.

…Вспышка: оскалившийся Гладыш с кровавой накипью на губах, Сазонов, матовый блеск кольта «питона». Выстрел.

Бывшего командира бывшей команды.

Иван мотнул головой. «К черту. К мо́нтерам все».

– Чего ты выразитель? – переспросил Мандела с сарказмом. – Нет-нет, ты продолжай говорить, я записываю.

– Записывай. – Убер прищурил левый глаз и начал диктовать в потолок. – Выразитель народных чаяний. Можно сказать, их материализация.

– Я хренею, – вставил Кузнецов. Посмотрел по сторонам, гордый – вот как я могу. Салага.

Иван усмехнулся.

– Я тоже хренею, – согласился он. Впрочем, Миша прав, пожалуй. Такой материализации народных чаяний, как красный скинхед с изуродованной шрамами головой, врагу не пожелаешь.

– Но-но! – возмутился Убер. – Слушайте, дети мои, и учитесь. Брат, пиши. Русский народ, пункт «а» – не любит инородцев. Пункт «б» – потому что боится их. Но дело в том, что пункт «б» неверен. Русский народ боится не инородцев, а себя. Вернее, он опасается, что после стольких лет, когда его гнули то в одну, то в другую сторону, ломали кости, отбивали почки, ставили на колени и учили жрать по звонку колокольчика, после стольких лет издевательств он разучился давать сдачи. Именно поэтому инородцы ему так страшны. Что, если они посягают на него, не уважают? Вдруг они примут доброту русского народа за слабость, а гостеприимство за потакание хамству – и сядут русскому народу на шею? Глупость и низость вышестоящих, вечные побои и выбивание лучших – и что осталось? Отсюда и преувеличенно резкая реакция. Когда нет у целого народа покоя в душе – нет уверенности в собственной адекватности, в точной оценке происходящего – то лучше перестраховаться и ответить резче, чем нужно. Поэтому – национальная резкость, ожидание только плохого и заранее выбранная боевая позиция.

Вот, господа мои товарищи, в чем вечный роковой парадокс русского народа… Ну, или народа Ковчега. Ибо спаслись мы с гадами, и с курами, и еще с кем-то из тварей…

– С морскими свинками. – Лицо Ивана прорезало усмешкой, как ножом. Боль в уголках губ.

– И с ними тоже, – согласился Убер.

– Слушай, Убер, откуда ты такой умный взялся? – спросил Иван. – На мою голову?

Скинхед даже привстал на койке.

– Это вопрос?

Иван понял, что нарвался. Ой-е.

– Я, конечно, всего не помню… – начал Убер. Устроился на койке поудобней, заложил руки за голову. – Но начну, как водится, с самого начала. Родился я от честных и благородных родителей в отдаленном и уютном имении Энской губернии…

– Заткните его кто-нибудь, пожалуйста, – попросил Водяник обреченно.

– …и умер в далеком детстве, – закончил скинхед, улыбнулся. – А веду я к тому, что пока мы сидели в полной заднице на станции Просвет, я кое-что вспомнил. Ты, кажется, спрашивал, как я оказался в Венеции?

Иван поднял голову.

– Да.

– Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я помню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков – и они себя ведут очень грубо.

– Тебя пытали, – сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.

– Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек – видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок. Дальше опять дыра – и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетонистую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? – поинтересовался он. – Неслабо, а?

Иван отмахнулся.

– Что ты еще вспомнил?

– Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюрщиков один тип… – Убер усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. – Впрочем, это личное. – Он оторвался от подушки, попросил: – Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?

– Заметано, – сказал Иван.

* * *