Плач

Я согласно кивнул и повернулся к королеве. Она наклонилась и, приподняв жемчужину у себя на шее, тихо спросила:

— Знаете, кому это принадлежало?

— Нет, Ваше Величество, — ответил я. — Жемчужина очень красивая.

— Екатерине Говард, которая была королевой до меня и умерла на эшафоте. Это быстрее, чем сгореть на костре. — Ее Величество издала долгий безысходный вздох. — Она тоже была глупа, хотя и по-другому. Все эти богатые наряды, что я ношу, шелка и золотое шитье, яркие самоцветы — сколь многие из них переходили от королевы к королеве… Видите ли, они всегда возвращаются в департамент королевского гардероба на сохранение или переделку. Они так дороги, что от них не избавиться, как и от гобеленов. — Королева подняла богато расшитый рукав. — Когда-то это было частью платья Анны Болейн. Это постоянное напоминание о прошлом. Я живу в страхе, Мэтью, в великом страхе.

— Я сделаю все возможное, отложу все прочие работы. Клянусь.

Екатерина улыбнулась:

— Спасибо. Я знала, что вы придете на помощь.

Ее дядя наклонил голову, указывая, что я должен встать. Я поклонился королеве, которая вымучила еще одну печальную улыбку, и Кранмеру, который кивнул в ответ. Лорд Парр провел меня назад, к окну, из которого мы видели короля во дворе. Теперь двор был пуст. Я понял, что окно располагалось в углу коридора, где нас не было видно, — идеальное место для конфиденциальных разговоров.

— Благодарю вас, сэр, — сказал старый лорд. — Поверьте мне, мы не недооцениваем ваши трудности и опасности. Пойдемте со мной, и я дам вам дополнительные подробности о Грининге и права доверенного лица от его родителей. — Он бросил взгляд во двор и, поколебавшись, подался ближе ко мне: — Вы видели физическое состояние короля. Но, как вы поняли из того, что мы вам рассказали, его ум остер, ясен и холоден, как всегда. Не забывайте, король Генрих правит всеми нами.

Глава 6

С чувством облегчения я снова проехал под дворцовой аркой и медленно направился к Чаринг-кросс. Бытие фыркал и тряс головой от пыли с кирпичных заводов Скотленд-Ярда, бесконечно производящих материалы для украшения и улучшения Уайтхолла. День был жаркий, и на улице стоял смрад. Я решил, что лучше взять в жилище печатника Николаса. Не повредит, если рядом со мной будет кто-то помоложе и поздоровее.

На ступенях у каменного креста, как обычно, сидели попрошайки. С введением подушного налога и снижения и без того скудного жалованья за счет резкого обесценивания денег в последние два года нищих становилось все больше и больше. Некоторые называли их пиявками, сосущими пот с работающих в поте лица, но большинство нищих сами когда-то тяжело работали. Я посмотрел на этих людей, мужчин и женщин с детьми, одетых в старые грязные отрепья, с красными, загрубевшими от постоянного пребывания на солнце лицами. Некоторые демонстрировали язвы и мокрые струпья, чтобы разжалобить прохожих. Один человек, выставлявший обрубок ноги, был в остатках солдатского мундира — наверняка он потерял ногу на войне в Шотландии или во Франции в последние два года. Но я отвел глаза, так как хорошо известно, что, поймав чей-то взгляд, можно привлечь к себе всю ораву, а мне многое нужно было обдумать.

Я понимал, что ввязался в дело, которое может оказаться опаснее всего того, что я испытал раньше. Оно касалось самого сердца королевского двора, и в такое время, когда интриги достигли небывалой лютости. Мне вспомнился тот образ короля в саду. Теперь я понял, что все происходившее с начала года являлось частью борьбы, которая решит, кто будет править королевством после смерти Генриха, и перехода трона к малолетнему ребенку. В чьих руках оставит король свое королевство? Норфолка? Эдварда Сеймура? Пэджета?

Я обрек себя на долгие дни страха и тревоги и на хранение опасных тайн, которые не хотел знать. Однако мудрый человек знает о своей глупости, и я, конечно, понимал, почему сделал это. Потому, что у меня были отдаленные любовные фантазии в отношении королевы. Безнадежная глупость стареющего человека. Но в это утро я осознал, как по-прежнему глубоко мое чувство к ней.

И все же, говорил я себе, нужно трезво посмотреть на королеву Екатерину: ее религиозный радикализм привел эту очень осторожную и дипломатичную женщину к страшной опасности. Она называла это своим тщеславием, но это было скорее потерей рассудительности. Меня посетили нелегкие мысли о том, не доходит ли она до фанатизма, как столь многие в эти дни. Нет, подумал я, она пыталась отступить, покорившись королю, и спросила мнение Кранмера о своем «Стенании», но ее отказ избавиться от книги привел к потенциально катастрофическим последствиям.

Тут мне в голову пришла мысль: почему бы не дать придворным партиям сразиться насмерть? Чем радикальная партия лучше консервативной? Но потом я подумал, что королева никому не причиняла вреда по своей воле. Как и Кранмер. А вот о лорде Парре я задумался. Он был стар и выглядел нездоровым, и хотя я видел его преданность своей племяннице, но также ощущал и его беспощадность. Сейчас я полезен ему, но, вероятно, мною можно и пожертвовать.