Пламя

На этот раз освобождение и очищение вышло куда более сильным по двум причинам: во-первых, объём материи, разрушенной мною, был куда больше. Во-вторых, с каждым очищением восприятие и понимание своего духа становилось лучше, как следствие — восприятие и иного духа также улучшалось.

Основываясь на плане, я должен был выбежать на улицу через второй подъезд, но существо моё было настолько поражено происходящим, что само немного оторвалось от цепей материи; я перестал слышать, чувствовать, мыслить — всё, что осталось от меня в миг тот, — это вечный дух. Я сумел немного прочувствовать освобождение на себе, но оковы всё так же держали птицу духа моего, не давая упорхнуть.

Я прибывал в состоянии транса, который совершенно не был трансом, но наиболее подходящего слова не подберёшь, никак не меньше двух часов. Когда, увы, немного пришёл в себя, отправился на улицу. Пожарная служба уже пыталась затушить пламя, охватившее всё здание, но она опоздала, да и не могла не опоздать, — дух был уже свободен.

Посмотрев немного на забавных людишек, не способных узреть всего величия происходящего, я отправился домой.

Пятнадцать часов минуло после очищения, но всё испытываемое мною в тот миг ещё мерцало в душе моей искрой сакральности.

Человек — это мера понимания своего духа и восприятие деструктивности оков, удерживающих сей дух.

Бытие формируется посредством того, что таится за материей, посредством души.

Воспроизведение сути духа зависит лишь от человека и его воли.

Материя приобретает и теряет форму по воле бытия.

Локальные души есть вселенная».

Глава 5

«На следующий день после моего второго поджога я застал отца за чтением газеты с кричащим заголовком о поджоге заброшенной школы. Какая же гордость пронзила меня в тот миг! И как же желалось мне поделиться этой гордостью хоть с кем-то, хотя бы с отцом. К тому же отец — личность всё-таки творческая.

Насколько бы ни были натянуты отношения меж сыном и родителем, в первом всегда будет жить желание, как минимум подсознательное, порадовать второго, ибо, как бы то ни было, в ребёнке неизменно колышется тяготение как-то порадовать родителя, ибо улыбка его, адресованная тебе и преисполненная лаской, гордостью родительской, всем тем, что может передать лишь родителя лик, заставляет воочию разглядеть в непроглядном мраке тьмы тягостных отношений что-то светлое, подталкивающее к мысли о близости с этим человеком. Во втором же всегда будет таиться желание быть обрадованным чадом своим, ибо родители так или иначе вкладывают в нас определённые ожидания, ставя нам невидимые рамки; в те моменты, когда мы приближаемся к этим рамкам, ломая их аль соответствуя их высшей грани, родителей начинает пробирать чувство светлое за свершение своего ребёнка.

Тут же чувство этакое было обрублено на корню, казнено при рождении, затушено, не успев разгореться, осознанием того, что вопреки творческой составляющей его личности он слишком консервативен в взглядах своих, не лишённых неразумного конформизма, также проявляющегося в принятии массового порядка как единственного возможного, иначе говоря — принятии мнения массы, противостоящей всякому индивидуальному проявлению личности, и натягивании на себя оков вопреки тому, что он, как утверждает сам, человек искусства, а искусства истое предназначение в том, чтобы разрушать эти оковы и рамки, а не создавать их; тут же, под тему думы сей, вспомнился мне случай, произошедший годами ранее, во времена те, когда я не смел сопротивляться «искусству отца», но когда уже понял, что суть сего — уничтожение личности моей неокрепшей; случай же был таков — отец в гнева порыве заявлял, что его искусство, как никакое другое, заслуживает права называться высоким. Непризнание чужого искусства и высокомерие — атрибуты человека, придерживающегося поистине дешёвого искусства, ибо истинное созидание учит ценить чужое искусство как минимум наравне со своим.