Пламя и ветер

Альма был разочарован. Он ожидал увидеть цирк, какой приезжал сюда недавно, — сколько там было народу, столько, наверно, нет слуг в королевском дворце, целый табун лоснящихся лошадей — белых, вороных, гнедых, в яблоках. В железной клетке сидел страшный полосатый зверь, еще там была обезьяна, говорящий попугай, осел, карлики... Господи, а сколько там было наездниц, все в золоте и серебре, и девчонок, которые, почти совсем раздетые, вертелись под самым куполом... Ежели оттуда загремишь, так уж наверняка убьешься до смерти. А это разве цирк!

— Тьфу, — презрительно сплюнул Еждичек. — Ну и цирк! Два драных воза и глупая баба. Да еще чумазый пудель, — хихикнул он.

— И стриженный только наполовину! — добавил Рохлина.

— Три балбеса отмывают в речке трех коняг, хотят, видно, отскрести добела.

— Вот те на, ну и цирк! — покачал головой Рохлина. — Даже ни одной барышни.

Мальчики глазели и хихикали. Ни одной циркачки! Ну, конечно, что им делать в таком цирке! Ни одной барышни с цветами в волосах, полураздетой, с большой колышущейся грудью. Ну-да, ни одной барышни! Только какая-то баба в красном платке сидит, уткнувшись носом в колени, чистит картошку и бросает ее в большую синюю кастрюлю. А возле противный краснорожий хрыч, волосы у него белые, а усы черные, длинные, как будто дратва на лицо приклеена. Как он такими усами глаза себе не выколет! Ха-ха-ха!

Альма уже собрался уйти, как вдруг увидел, что к фургонам идет местный стражник Лесина. Что ему здесь нужно? Поглядим! Задаст он жару циркачам, то-то будет потеха!

Женщина бросила чистить картошку, встала и поспешно вытерла руки о передник, ее муж гордо поднял голову, застегнул куртку, хотел быстро встать, но с трудом поднялся на ноги и степенно двинулся навстречу стражнику.

Альма и чумазые мальчишки невольно отступили.

Сейчас начнется: Лесина задаст им жару. Такой уж это человек, иначе не может. С господами он смирненький, а на простых людей орет как оглашенный.

Однако Лесина не заорал, а заговорил с комедиантом, как говорят люди, когда встречаются где-нибудь на улице. С чего бы это?

— Да, да, само собой, пожалуйста, — отвечал усатый, а баба кивала головой:

— Верно, верно. Но мы ничего не знаем. Тут, видать, ошибка. Да, да, у нас есть документы, вот увидите, у нас все в порядке, мы честные люди, нас всюду знают как честных людей.

— Жанетта! — крикнул старый циркач, обернувшись к открытой двери фургона. — Принеси наши документы, они у меня в шубе, в нагрудном кармане. — Он ухватился за грудь, словно ему было трудно дышать.

«Ишь ты, у него есть шуба! — удивился Альма. — В Ранькове шубу носят только бургомистр, доктор Штястный да окружной начальник».

Размышления Альмы были прерваны чудесным видением: из фургона вышла девочка, прекрасная, как заря.

Мальчишки замерли, у Альмы захватило дух. О, такой красавицы он еще не видывал!

— Ее зовут Жанетта! — прошептал Рохлина, переминаясь с ноги на ногу.

— Имя-то какое! Наверняка она не дочь этих уродов, — вставил Еждичек. — Небось украли ее где-нибудь.

— Может, у цыган? — предположил Рохлина.

Девочка подала отцу бумаги и вприпрыжку отошла прочь. Потом, словно она была совсем одна и на нее не глазела стайка мальчишек, она закинула руку за голову и, напевая, закружилась. Потом сделала мост, и ее черноволосая голова оказалась у самых пяток: «Гуттаперчевая девочка».

Альма, разинув рот и широко раскрыв глаза, глядел на красавицу. Ему казалось, что и жаркое утреннее солнце светило только для нее.

— Жанетта, — позвал старик, — скажи ребятам, чтобы привязали коней и шли сюда. Надо сходить в управу. А ты тут поглядывай, сторожи. — Повернувшись к стражнику и показав на мальчишек, он учтиво попросил Лесину прогнать их. Чего они тут глазеют? Еще стащат что-нибудь.

Лесина подошел к ротозеям, ухватил Альму за ухо и заорал зычным голосом:

— Чего тебе тут надо? Что ты тут потерял? Ну-ка, проваливай вместе со своими дружками! Живо! Чтобы и духу вашего тут не было!

Он дернул Альму за ухо, раз и другой, потом оттолкнул от себя. Оглушенный и обалдевший парень, спотыкаясь, помчался по картофельному полю к зарослям сирени, окружавшим городскую мельницу. Там он, охнув, повалился в траву.

Альма не обижался на Лесину. На то он и стражник, чтобы расправляться с бездомными сиротами, нищими, бродячими точильщиками и цыганами. Альма злился на себя за то, что вовремя не убрался с глаз, не отошел от Лесины подальше и так легко попался.

Зачерпнув в мельничном желобе холодной воды, он смочил пылавшее ухо, сразу стало легче.

А куда делись мальчишки? Вон они свистят на том берегу. Им что, бессовестным! Удрали, а теперь орут, свистят, смеются над ним. А ему, как всегда, досталось за всех!

Вот их уже и не слышно, удрали куда-то. Разлетелись, как испуганные воробьи. Небось снова где-то озоруют.

Было тихо, по синему небу тянулись белые облачка, блестя в лучах солнца.

«Жанетта, Жанетта», — твердил про себя Альма. — Жанетта! — повторил он вслух.