Пламя, или Посещение одиннадцатое

Так говорят в Ялани, вспомнив вдруг и вздыхая о давно, недавно ли «преставившемся». Как он в стремительном потоке и в неизвестном направлении уносится от нас, а мы на месте будто остаёмся, на берегу, – об этом. То есть, как понимаю это я, мы продолжаем жить по привычным для нас часам – стенным, наручным и настольным – и по будильнику, конечно, а усопшие переключаются на вечные, которые вручают им при входе. Без стрелок и с одной лишь цифрой, обозначающей отсутствие разряда. Имя ей, этой цифре, – Ноль. И:

Время Ноль.

И Ноль Пространство.

Или всё это есть, присутствует, но сжато, стиснуто неимоверным образом до знака – до нуля. Ходи-броди себе туда-сюда каким-то чудным способом в этом нуле-овале, как в своём, к примеру, палисаднике, маленьком и уютном подобии рая, куда «глаза глядят» перемещайся. И своим ходом, без какого-либо транспорта, не покупая на него билет, не предъявляя паспорта.

Сверхсветовая скорость.

Но это не для нас уже – для Бога. И палисадником Ему – Его весь мир, который – необъятен.

А как для нас? Для нас:

Нет Вани.

Для нас – отсутствует Иван.

И в палисаднике своём, подобии уже не рая, а чего-то другого, едва ли не противоположного, его не встретишь, не увидишь. Только подумаешь об этом, тут же и сердце кровью обливается – рана на нём не заживает и твёрдой коркою спасительной не покрывается, чуть бередил, закровянило. Только бы сердце – и душа. Душа уж вовсе. Без оболочки та – сплошная и сквозная рана. И так живёшь уже – как будто ты немного тоже умер. Следом за Ваней.

Да, и про скорость. Бог не нуждается ни в чём, также и в скорости. Спешить и перемещаться ему некуда – сразу и везде Он.

Я, воспользовавшись праздничными днями, приехал позже, на Радоницу, которая выпала на Первое мая. Провёл в Ялани до десятого числа, набродился с утеху по весеннему лесу, попил берёзового соку, кукушку послушал, посмотрел на ледоход, что-то по дому сделал, по хозяйству, с отцом отметил День Победы. И уже после, под напутственные и тихие слёзы мамы, затосковав душой смертельно, отбыл в Ленинград. Заканчивать сессию и дописывать курсовую работу. От майской демонстрации отлынил. За что меня на кафедре немного пожурили, но оргвыводов не стали делать. Что с меня взять – не комсомолец, беспартийный. Из пионеров в школе выгнали. Но не за дело, правда, – по навету. Теперь-то что уж, восстанавливаться поздно.

Похоронили Ваню рядом с его отцом, дядей Стёпой, Степаном Ивановичем, и недалеко от могилы нашего общего друга детства Лёхи Стародубцева, учившегося нас с Ваней на класс младше. Застрелился Лёха ещё молоденьким пареньком, закончив на отлично восьмой класс и собираясь осенью поступать в елисейское ГПТУ на шофёра, жарким летним днём, за огородом, чуть не сказал «за палисадником», своего поместья, обидевшись на свою мать. Когда его нашли, лежал Лёха возле изгороди с открытыми в небо глазами – как будто пристально смотрел на что-то, на кого-то; ружьё висело на колу. Губы сомкнутые – всё, что хотел, уже сказал. Из-за какой-то «мелочи», как говорили. Ну, дескать, мало ли что мать в сердцах сказала. Ему тогда не показалось это пустяком, раз поступил так, «ведь не псих же». Ранимый возраст, беззащитный, так говорили школьные учителя. Оно и может. Но ведь душа, я слышал, не имеет возраста…

Обдумать надо. Не сейчас.

Ваня и Лёха, теперь уже Иван и Алексей, были троюродными братьями. Ими, наверное, и остаются. У Бога все живые, мёртвых нет. И «там, – по уверению нашей яланской «блаженной», тоже одноклассницы моей, Кати Голублевой, – родство не отменяется, оно навечно, до праотца и до праматери». Катя нормальная, «уж шибко только щедрая, до простоты, людям последнее отдаст, хлеба корочкой поделится и рубашку с себя снимет, чтобы голому надеть». Такая. Я подтверждаю: Екатерина – добрая душа. Рядом с ней постоишь – перед иконой будто помолился. Пошёл – и больше не греши. Только куда нам, не «блаженным».

Мы были тогда, что называется, оторви голова, озорными, «колодниками», «фулюганами», «чуть не бандитами», а они, Ваня и Лёха хоть нас и не сторонились, в играх и сборищах наших участвовали, на рыбалку и на охоту с нами ходили, с заезжими из города или других посёлков парнями, у которых «кулаки вдруг зачесались», дрались, не «отлынивали», но держались всё-таки особняком. Что-то строгали, мастерили, паяли, фотографировали, проявляли, конструировали и выпиливали. Между собой, из дома в дом, по «радио переговаривались». Лёха собрал из подручного материала для нас, для нашего школьного ансамбля «БИС», музыкальную систему с мощными динамиками. И «погремели» же мы с её помощью на танцах. Как в школе, в клубе, так и на открытой танцплощадке. Долго исправно нам служила. Где теперь она, не знаю. Посмотрел бы на неё. Слезу бы горькую пустил.

И тут про время.