Пламя над Тереком

— Их уже наверняка Плешков под свою опеку взял, — ответил Федоров и, взяв Хатагова под руку, предложил пройтись по деревне: — Ну их к черту, эти дела, голова распухла.

То ли их настроение передалось другим, то ли люди сами по себе вдруг обеспокоились — неизвестно. Но смутное предчувствие чего-то необычайного охватило всех.

Петр Емельянович Вербицкий и жена его Фекла Андреевна не находили себе места. Двое их сыновей были на фронте, в рядах Красной Армии, но не о них сейчас думала пожилая супружеская пара. Петр Емельянович не любил долго ждать. И в памятный тот день, когда у них в погребе мину для фон Кубе испытывали, он не стал дожидаться, пока механизм сработает, — уехал. И теперь вдруг пошел на рыбалку. А Фекла Андреевна ходила по дому, останавливалась перед иконой богоматери и, крестясь, шептала: «Господи, царица небесная, пусть свершится твой правый суд над извергом!» А потом подходила к кровати, на которой спала Мария Осипова, когда бывала у них, и долго смотрела на подушку, на одеяло. Фекла Андреевна всей своей душой полюбила Марию, полюбила, как родную дочь, и вечно тревожилась о ней. С какой заботой помогала она укладывать в корзину яйца, кулечки с мукой, грибы, когда отправлялась Мария в свой страшный путь с двумя минами. Фекла Андреевна и бруснику тогда достала, и крупы у соседки на соль выменяла, и грибов в лесу насбирала, а перед дорогой поцеловала Марию и осенила ее крестным знамением.

Как ни медленно тянулось время, а день закончился. Потемнело кругом, и над Янушковичами загорелись яркие осенние звезды. Где-то робко скрипнула гармонь. Потом смелее и увереннее зазвучали ее лады, и вскоре полилась в вечерних сумерках нежная мелодия белорусской песни. Она брала за сердце, проникала в самые глубокие уголки души и, словно окунувшись в живительную влагу, выплескивалась наружу грустными, проникновенными словами. В этих словах было все — и радость, и горе, и любовь. Да, неиссякаема вера в свой народ, в бессмертие своей любимой родины. Постепенно печальные звуки, отдаляясь, таяли, а им на смену приходили новые, вызывавшие другие чувства. Когда же гармонист перешел на мелодию самой любимой в бригаде Димы песни, казалось, сами Янушковичи подхватили четкие ритмы:

По военной дорогеШел в борьбе и тревогеБоевой восемнадцатый год…

Хатагов и Федоров вслушивались в слова песни, а потом и сами стали тихонько подтягивать:

Были сборы не долги,От Кубани и ВолгиМы коней подымали в поход…

— Это хлопцы из группы Трошкова поют, — сказал Хатагов. — По голосам узнаю.

— Они от обеда откажутся, а песню споют. Я их знаю, — подтвердил командир.

Когда Хатагов и Федоров вошли в дом и увидели бодрствовавшую Феклу Андреевну, кто-то из них сказал:

— Что же вы спать не ложитесь?

— Рада бы заснуть, — отвечала она, — да сон от меня бежит.

…Во втором часу ночи по сонной деревне гулко простучали копыта, и у дома Вербицких спешился всадник.

Это был командир группы, охранявший оперативный штаб и всю деревню Янушковичи, — Петр Трошков. Он быстро вошел в дом.

— Прибыли! Поздравляю вас! — крикнул он и бросился в раскрытые объятия комиссара и командира.

— Поздравляю! — повторил он еще раз, обнимая прослезившуюся Феклу Андреевну.

Поздравлять командира и комиссара действительно было с чем. Мария Осипова и сестры Мазаник справились с боевым заданием. Они сделали все для того, чтобы приговор народа над фон Кубе был приведен в исполнение.

И вот исполнители приговора — Мария и Галя, а с ними и Валентина — в объятиях Федорова и Хатагова.

— Так вот вы какая, Галя! — говорил Хатагов, глядя на Елену Мазаник. — Вот вы какая!

— Харитон Александрович, — плача от радости, прижималась к его широкой груди Валентина, — а где мои дети?

— Здесь твои дети, спят… все здоровы, — отвечал за него Николай Федоров.

— Фекла Андреевна накормила твоих детей, дала им парного молока, — говорил Хатагов, — они и заснули… Сейчас увидишь их… сейчас…

— Ой, спасибо вам, — обняла Валя Феклу Андреевну, — спасибо! Идемте же к ним, хоть на спящих погляжу.

— Пойдем, Валентина Григорьевна, — отвечала та, — посмотришь… Да и сама небось намучилась в дороге-то. Постой, дай-ка я еще разок погляжу на Машу-то. Господи, царица небесная! Как с креста сняли…

Мария Осипова заметно сдерживала свои чувства, хотя радость так и рвалась из ее глаз.

— Как в дороге, — спрашивал Федоров, — никто не беспокоил?

— Нет, — отвечала Мария Борисовна, — нас из рук в руки передавали.

— Ну, Елена Григорьевна, наша дорогая Галя, признавайся, страху набралась? — говорил Федоров.

— Страху-то набралась, товарищ командир, но по другому поводу — все боялась, что гестапо раньше времени схватит.

— А разве подозревали? — спросил командир.

— Да, секретное подслушивание в комнате устроили. Я-то не знаю, Похлебаев разведал и предупредил. А то бы в ловушку по-глупому угодила, — отвечала Елена.

— Смотрю на тебя, Галя, — сказал Хатагов, — и говорю: молодец! Миллион раз молодец!