План Диссертанта

Главный тюремный бог пил водку два дня и две ночи. Уж так сложились звезды, что потребность в алкогольной атаке возникла именно после встречи с Антикайненом. Ну, а его подданные — божки пожиже — к арестанту никого не подпускали на пушечный выстрел: ни репортеров, ни каких-то правозащитников, ни родственников мифических жертв, ни прочих посетителей — никого.

Они также поручили своим подчиненным выполнить все наставления, данные им перед запоем хозяина. Ну, или почти все.

Специальный заключенный-электрик открутил над дверью в камеру Тойво лампочку Ильича — правда, он и не догадывался о таком вот Ленинском авторстве — и вкрутил другую, в два раза мощней. Сверху установил плафон и решетку — все, как и положено. Ничего не сказав, махнул рукой и ушел обратно досиживать свой срок.

Надзиратель включил свет и порадовался: камера освещена ярким белым светом, как в операционной. Тут уж не заснешь! Что называется, свет глаза режет. Ухмыльнулся в дверное окошко и пошел на дежурный топчан давить на массу.

Конечно, приказ был «не оставлять без надзора», но всю ночь подглядывать за арестантскими томлениями — это уже слишком! Куда подлый красный кровопийца денется?

Действительно, деваться Тойво было некуда, в общем-то. Приходится сидеть, пока суд да дело. Однако в таких условиях что сидеть, что лежать — безрадостно, некомфортно и, вообще, довольно мучительно. Он оторвал от наволочки кусок ткани, смочил ее холодной водой из-под крана и, прикрыв глаза рукой, приблизился к источнику этого самого света. Все-таки в тюрьме несколько удобней, чем в монастырской келье. Есть кое-какие достижения цивилизации под рукой — вода, опять же, из водопровода.

Антикайнен сориентировался и метнул свою мокрую тряпку. Она зашипела — значит, угодил, куда надо. А потом раздался треск — это лопнул нагретый плафон. Затем послышался хлопок — это выстрелила лампочка, некогда бывшая лампочкой Ильича. И сделалось темно. «Да будет свет, сказал Ильич. И бросил в лампочку кирпич». Можно спать.

Утром под хмурым надзором вертухаев в камеру пришел тот же электрик, выкрутил защитную решетку, выскреб остатки плафона и вновь установил прежнюю лампочку — слабосильную. Эксперимент с бессонницей закончился.

Конечно, можно было подобрать себе какой-нибудь особо острый осколок толстого стекла, а потом выждать момент и поцарапать им все тюремное начальство вместе взятое, но Тойво отверг такую идею, как несостоятельную. Баловство! Он тут серьезным делом занят — он сидит!

Ближе к обеду к нему опять пришли хмурые вертухаи, одели все мыслимые кандалы, да еще тяжеленный ржавый ошейник нацепили на шею.

— Пошли! — сказали вертухаи.

— Ага! — ответил Тойво. — Мне это ваше железо и не поднять вовсе. Или снимайте, или несите меня.

Тюремщики переглянулись между собой, ужалили Антикайнена по спине дубинками, но тот все равно не сделал ни шагу, только поморщился. Однако раскреплять кандалы они не стали. Сопя и пыхтя, потащили арестанта поочередно по коридору, пока, наконец, не дотащили до камеры допросов.

— Опять пытать будете? — понимающе спросил Тойво.

— К тебе тут посетитель, — отдышавшись, объяснили вертухаи. — И вот что, заключенный 0074, ты тут, пожалуйста, не безобразничай! Очень авторитетный посетитель! С самого верха!

Они синхронно указали пальцами куда-то на потолок, потом недолго поковырялись в носах и ушли, звякая на ходу ключами от темниц.

Антикайнен сидел под грузом оков и старался не шевелиться. Не прошло и получаса, как дверь в камеру отворилась, и в нее прокрался запах.

А потом очень важно появился и сам носитель этого запаха: хлыщеватого вида субъект с набриолиненными волосами, тонкими усиками, в ужасно дорогом костюме, до блеска начищенных туфлях и с кожаной папкой в руках.

Он присел за стол напротив Тойво, с минуту внимательно изучал своего будущего собеседника, а потом заговорил хорошо поставленным, как у оперного певца, баритоном.

— Итак: заключенный номер ноль-ноль-семь?

— Антикайнен, — ответил Антикайнен. — Тойво Антикайнен.

— Год рождения 1898, место рождения: район Сернесе, Гельсингфорс. Род занятий — революционер, — с некоторой показной ленцой продолжил тот и раскрыл свою ужасно дорогую папку. В ней оказалось несколько газет, тощая канцелярская папка и несколько чистых листков с вензелями по углам.

Тойво на это ничего не ответил, хотя был не согласен с некоторыми утверждениями. Какой он, к чертовой матери, революционер? Он Красный командир Красной Финской армии, по нынешнему статусу — дезертир. А по положению — заключенный.

— Я представляю правительство Финляндской республики и лично господина Свинхувуда, — сказал хлыщ, достал, было, визитную карточку, но, повертев ее в холеных пальцах, убрал обратно в кармашек папки. — Я адвокат Лехти Корхонен. Кое-что надо с вами обсудить.

Какой, к чертям собачьим, Свинхувуд? Это парень Маннергейма — к бабке не ходи.