Планета семи масок

Огонь замер в нескольких дюймах от его лица — хотя лица у Корсона тоже больше не было. Ему показалось, что вся Вселенная застыла навеки, и это было чудесно…

Потом пламя погасло.

21

Перемирие кончилось так же мягко, как началось. Корсон парил в странном пурпурном пространстве, хотя не помнил, чтобы открывал глаза. Гигантские перепутанные трубы пульсировали, вспучивались неожиданными пузырями, которые лопались, выпускали отростки, и эти отростки сами начинали вытягиваться. Ни верха, ни низа. Хотя Корсон и не мог оценить расстояния и размеры, он чувствовал, как они огромны.

Я пробил потолок, подумал он, и попал на небо. Руки и ноги не повиновались, но ему почему-то совсем не было страшно, скорее любопытно.

Возвращалась память. Провалы еще зияли в ней, но медленная работа, может быть и неверная, что происходила в глубинах его мозга, постепенно заполняла их.

Корсон осознал, что место, где он оказался, было необычным. Как правило, погибшие просыпались посреди какой-нибудь войны. Но он, очевидно, покинул Эргистаэл и был уверен, что находится теперь по ту сторону его розового неба. Что это — еще один ад, где сражаются существа, каких человек не может и вообразить? Или его изгнали из игры, потому что он нарушил ее правила, — а может, оттого, что ему предназначена иная судьба?

Он был один. И знал это, хотя даже не мог повернуть голову.

Вдруг чей-то голос нарушил тишину, будто камешки один за другим упали в прозрачную воду. Голос звучал чистой музыкой. Корсон не сразу понял, что обращаются к нему, но слова врезались в его память так, словно ее вычистили сначала до девственной пустоты:

— Стало быть, вы — военный преступник.

Подумав мгновение, он ответил:

— Стало быть, вы — бог.

Голос рассыпался смехом. Он был почти детским, но звенел бесконечной чередой отзвуков, едва отличимых друг от друга, из которых ему слышался лишь один, самый близкий, самый понятный, а в его переливах прятались другие голоса, насмешливые и мерзкие. Голос был голосом ребенка. Но он мог быть и шуршанием ящерицы, сетью паука, мерцанием звезды, шорохом крысы, треском крыльев жука или яростными завываниями ветра…

— Мы сильнее, чем боги, которых вы способны себе представить.

Корсон помедлил. Начало разговора показалось ему странным. Вряд ли он заброшен сюда для теологических дискуссий. Или здесь, на небе, так принято? Он хотел было заговорить о другом, но беседа уже притягивала его, словно край пропасти.

Меня накачали наркотиками, подумал он, как будто это объясняло все. И тут же понял, насколько ничтожно такое объяснение.

Любопытство и желание бросить вызов влекли его вперед.

— Боги всемогущи, — ответил он.

— Всемогущи, — повторил голос, — это только слово. Пустое множество. Вы можете оценить лишь то могущество, которое сами способны познать. И, следовательно, обрести.

Корсон снова задумался. Во всем этом был какой-то смысл. Он помедлил и решился:

— Вы бессмертны!

Голос, казалось, снова развеселился:

— И да и нет. Вы не видите разницы между бесконечным и безграничным. Мы не бессмертны, если вы понимаете под этим, что наши жизни должны продолжаться бесконечно. Ничто в этом смысле не является бесконечным, даже Вселенная, даже тот, кто придумал эту Вселенную. Просто наши жизни безграничны.

— Безграничны? — Корсон еще не понимал. Он пытался уловить суть. И не мог.

— Мы повторяем наши жизни и, изменяя их, всякий раз живем по-другому. Каждый момент нашего существования подвластен нам.

— Понимаю, — сказал Корсон.

Итак, жизнь не была для них застывшим в бронзе неизменным прошлым и продвижением на ощупь в тумане будущего. Жизнь от начала до конца была глиной в их руках, из которой они сами лепили, что хотели. Они не знали ни «до», ни «после». Их жизни не имели длительности, В самом деле, задумался Корсон, есть ли ширина у человеческой жизни? А глубина? Их жизни были единым и пластичным целым. В зависимости от следствий они изменяли причины. Настоящее было для них лишь точкой отсчета. Они властвовали над временем — и в этом их могущество. Как люди, некогда привязанные к тому ничтожно малому пространству, которым позволяли овладеть их руки и нога, однажды полетели к звездам, так эти существа покорили время. Для них люди были жалкими калеками так же, как Корсону казались узниками клочка земли его предки.

…Страшная власть. И я не готов ею воспользоваться, подумал он, как будто ему это уже предложили.

— Вы не люди, — вырвалось у него.

Кто они, чтобы так играть нашими жизнями? Жестокие властители из других миров и других измерений? Наши создатели, космический разум, волшебники из древних сказок?

— Вы станете таким же, как мы, — сказал ему голос.