Планета Вода (сборник с иллюстрациями)

Он опустился на доски, провел по ним рукой и замычал от нестерпимой боли.

Невозможно, невозможно, невозможно!

Здесь, прямо здесь, она умирала в невыносимых муках. Беспомощная, не могущая даже вскрикнуть…

«Я тебя найду, кто бы ты ни был», — прошептал Фандорин, и эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Он задвигался с удвоенной скоростью, осматривая комнату сектор за сектором и ничего не упуская. Задержался только у стены, к которой были прикреплены две фотографии.

Какой-то длиннобородый архиерей и очкастая монашка. Вероятно, умершие — под каждым снимком по оплывшей свечке. Эти неизвестные Эрасту Петровичу люди для нее что-то значили. Больше, чем тот, кого она когда-то, в прежней жизни, любила.

Семнадцать лет они двигались каждый в свою сторону. Нет, двигался он, она всё время находилась в одной точке, но при этом переместилась много дальше. Забыла его, наполнила свою жизнь иным смыслом. А потом какая-то нечеловечески жестокая тварь эту жизнь оборвала.

Ничего, тварь свое получит, подумал Эраст Петрович, идя от скита к обрыву. И не по-христиански улыбнулся.

Кажется, тут есть за что зацепиться.

При свете дня

Когда Фандорин вернулся в больницу, солнце еще не выглянуло из-за леса, но воздух был уже не темен, а светло-сер.

Товарищ прокурора спал в пустой палате, накрыв голову подушкой. На тумбочке лежала металлическая коробочка. Открытая. Но пузырек был полон. Эраст Петрович проверил фольгу на пробке и удовлетворенно кивнул. Ночь далась Клочкову нелегко. Он боролся с искушением и победил его; в конце концов даже сумел уснуть. Неплохо.

А Фандорин знал, что, несмотря на бессонную ночь, не сомкнет глаз — нечего и пытаться.

Он снял мокрую одежду, достал из удобнейшего, со множеством отделений, американского чемодана свежую рубашку, галстук, легкий полотняный костюм в серую полоску. Побрился патентованной механической бритвой, привел в порядок прическу. Осмотрел себя в зеркало — слегка подровнял специальными ножницами усики.

Вышел на крыльцо, прищурился от первых лучей, начавших просачиваться через гребенку высоких остроконечных елей. Размеренным, но спорым аллюром побежал навстречу солнцу. Прямо на востоке, в пятнадцати верстах, находилось село Шишковское, центр цивилизации: церковь, меховая фактория, лавки, телеграфный пункт.

Заблудиться Фандорин не боялся. Единственная дорога, начинающаяся от больничного двора, могла вести только в Шишковское. Двигался Фандорин, правда, не по ней, а прямо по лесу, однако держался в пределах видимости.

Бежать через чащу было интересней, чем по дороге. Приходилось огибать деревья и кусты, перепрыгивать через ямы и лужи. Получался не просто бег, а отличная тренировка дыхания, реакции и мышц всего тела.

Скоро Эраст Петрович разогрелся, слегка распустил воротнички и ослабил узел галстука, а кепи сдвинул на затылок, но голова оставалась ясной и холодной, как морозный январский день.

Фандорин бежал и думал, что не быть христианином очень удобно. Найдешь гадину, поймаешь — и можно будет уничтожить ее без малейших угрызений, с наслаждением. Не спеша, со вкусом. Чтобы гадина получила за всё полной мерой. Это будет не жестокость, а справедливость. Бога, видимо, не существует и рассчитывать на посмертное наказание для мерзавцев не приходится. А стало быть, мне отмщение и аз воздам.

За приятными рассуждениями время летело быстро. До села Фандорин добежал за час с четвертью, без каких-либо приключений, если не считать таковым столкновение с бабами-грибницами. Когда на них из-за кустов, прыгая, как заяц, выскочил городской человек в галстуке, приложил палец к козырьку и понесся дальше, бедняжки завизжали и побросали лукошки, из которых (отметил наблюдательный Эраст Петрович) посыпались крепкие, отборные грибы, сплошь боровики и подосиновики.

Исполнив самое неотложное из запланированных дел, Фандорин отправился к отцу благочинному, на чьем пастырском попечении находился обширный лесной край размером с две Московские губернии, а населением едва в один московский околоток.

Священник выслушал раннего гостя очень внимательно. Кивал головой, со всем соглашался. Был отец Валерий именно таким, каким надлежит быть сельскому батюшке: не слишком тучен, но и, упаси боже, не тощ; умеренно бородат; седоват, но еще не стар. Взгляд имел мягкий, лицо приятно румяное.

— Поеду, что ж, — сказал он со вздохом. — Давно собираюсь. И владыка Виталий ждет. Он у нас строженек, не то что я грешный. Вроде и имена у нас похожи, Виталий да Валерий, а только где мне до него. Он, как орел прегрозный, в небе парит, высоко глядит и как где заметит непорядок — камнем упадет, железным клювом вдарит. Я по земле влачусь, по обширному своему уезду, с ухаба на ухаб. Согласно фамилии. Фамилия у меня такая — Раздорожный.

— Ну и что? — спросил Фандорин, пытаясь составить о пастыре верное суждение. Видно, что человек мягкий, но не робок ли? Не испугается ли ответственности перед своим епископом?