Платформа

Голова Кало лежала на боку, щека расплющилась о столешницу. Глаза его были распахнуты невероятно широко, и рот тоже. Наконец-то он смотрел только на меня – другого выбора у него просто не было. Он не мог пошевелить головой, которая с тем же успехом могла быть приколочена к столу.

И тем не менее он был далеко не неподвижен и далеко не мертв. Он сипел и кряхтел, он размахивал руками. Он откинул ногами кресло, и теперь они пинали воздух.

Я был прикован к месту. Я точно так же не мог отвести взгляд от Кало, как он – от меня. Его глаза вылезали из орбит, лицо опухло и пошло красными пятнами. Язык вываливался наружу. Каким-то образом Кало сумел ухватиться одной рукой за цепь между собой и Пеллонхорком, а мгновение спустя – и другой. Контраст абсолютной неподвижности его головы и дикой, яростной жизни во всем остальном теле потрясал.

Он напряг плечи и начал тянуть за цепь.

– Алеф, помоги мне, – прошипел Пеллонхорк.

Кало был феноменально силен. Он начал подтягивать Пеллонхорка к себе. Петля все еще была у него на шее, но уже начинала ослабевать, и великан снова задышал короткими булькающими вздохами.

– Алеф! Сделай что-нибудь!

Я запаниковал. Ухватил дрожащую цепь посередине между Пеллонхорком и Кало, глубоко вдохнул и кое-как обернул ее вокруг кулака, немедленно ощутив, как две жизни борются друг с другом.

И в тот же самый момент я понял, что попал в ловушку между ними. Я мог тянуть в любую сторону, но не мог освободиться.

– Алеф, – проговорил одними губами Кало.

Это было искушение. Пеллонхорк умирал. Он все равно должен был умереть. Я мог со всем покончить. Но я встал на сторону Пеллонхорка, и мой дополнительный вес вдавил голову Кало в столешницу. До него можно было достать рукой, его глаза чудовищно выпучились, фиолетовый язык заполнил рот. Я продолжал тянуть. Он издал тихий давящийся звук и внезапно обмяк.

– Хватит! – крикнул Пеллонхорк.

Я ссутулился; мою руку, мокрую от пота, все еще обвивала провисшая цепь.

– Смотри, – сказал Пеллонхорк, садясь и хватая ртом воздух.

Кало слабо закашлялся. Его рука дрогнула и снова ухватила цепь, но безо всякой силы.

– Смотри ему в глаза, – прошептал Пеллонхорк. – Видишь что-нибудь? Алеф?

Голова Кало приподнялась и снова упала, ударившись о стол. Он подтянул руку к шее и пустил слюну, красную и пенистую.

– Потяни еще чуть-чуть, – велел мне Пеллонхорк. – Не очень сильно.

Я навалился на цепь со всей силой. Кажется, я всхлипывал.

– Нет! Это слишком! – снова крикнул Пеллонхорк, но я тянул и тянул, даже после того, как Кало перестал шевелиться. Я тянул до тех пор, пока Пеллонхорк не перестал требовать, чтобы я остановился.

Освободив кулак от цепи, я вывалился из кабинета и вернулся домой, к Пайреве. Заснуть я не смог. Руку всю ночь дергало и прошивало болью. Я вспоминал шею Кало, свернутую, как у животного, и его ноги, молотящие воздух. Стоило закрыть веки, как я видел его глазницы, только глаз в них не было, а были два фиолетовых языка, тянувшихся ко мне.

На следующее утро я сразу отправился в кабинет Пеллонхорка. Он сидел за столом, вполне расслабленный, а цепь кольцами лежала на столе. Моя рука распухла и болела, на ней отпечаталась узорная спираль.

– Я с этим разобрался, – сказал Пеллонхорк. Он был спокойнее, чем за все последнее время. – Их всех заменили.

– Будут и другие, – предупредил я его. – К следующему разу ты ослабеешь еще больше.

– Я знаю. – Он посмотрел прямо на меня. – Я подумываю о том, чтобы лечь в rv, пока ты не найдешь способ лечения.

Сначала я не поверил тому, что услышал, а потом начал мямлить, объясняя все по новой. Он поднял здоровую руку и сказал:

– Мне нужна будет гарантия, что rv не откажет, и гарантия, что исследования продолжатся даже без тебя, Алеф. Гарантия.

Я кивнул, хотя не представлял, как смогу это гарантировать.

– Хорошо, – сказал я ему.

Это была не вполне ложь, потому что я был уверен, что смогу это сделать. Я не был способен по-настоящему солгать Пеллонхорку, но, пока мне виделось зернышко правды, я мог экстраполировать – так же, как делал, общаясь с людьми в Песни.

Пеллонхорк сказал:

– Если rv откажет, семена откроются.

Я сел, пытаясь не думать о том, что Кало сидел в том же кресле, и ответил:

– Я твой друг, Пеллонхорк. Я могу сделать так, чтобы это сработало. – Я протянул ему руку.

Он ответил:

– Ты не единственный мой друг.

Я убрал руку. Сказать мне было нечего. Почему я этого не замечал?

– Но семена могут открыться случайно, – сказал я. – Сбой. Все, что угодно.

– Конечно. Ты же понимаешь, что случилось бы, если бы Кало вчера убил меня.

Должно быть, он прочитал по моему лицу, что я об этом не задумывался – о семенах смерти, которые раскрылись бы, если бы он умер. Одна-единственная маленькая смерть в этой комнате – чья именно, решала моя обмотанная цепью рука, – а я об этом даже не задумался. И даже в какой-то момент колебался…

Я до боли сжал кулак. Перед моими глазами промелькнула мертвая Пайрева, и на меня накатила тошнота.

– У меня есть другие друзья, – продолжил Пеллонхорк ровным тоном, – но ты, Алеф, мой лучший друг. Ты единственный, кому я действительно верю.