Плавающая Евразия

Один из немногих, кого задела выходка Давлятова, — гость, восточный немец, с самого начала работы конференции сконфуженный ее общим ходом и атмосферой. Многие выступления показались ему половинчатыми и несколько условными, не замешенными на политике. Он был удивлен и даже ошарашен тем, что не в Мехико, где также собирался конгресс сейсмологов, не в Скопле, а в Шахграде, являющемся одним из центров сейсмона-уки Союза, ораторы выступают с сообщениями, не подкрепляя свои научные доводы идеологическими догмами. А этот Давлятов даже украсил свое сообщение религиозной символикой, что для гостя с берегов Шпрее и вовсе казалось непозволительно: боялся он, что тенденция — отделять науку от политики — пойдет отсюда к его краям и тогда придется в корне менять всю работу возглавляемого им ИПЗ. Гость вскочил порывисто, прося слова. Ему дали вне очереди из уважения к стране, ни разу не испытавшей землетрясения.

— «Внимание! — стал читать гость заранее приготовленный с помощью переводчика текст. — Я считаю, что уважаемый конгресс должен дать отпор и навсегда уничтожить вредные взгляды Давлятова… который сегодня еще раз повторил их. Впредь от всех выступающих необходимо требовать четкого политического подхода к таким сложным стихийным бедствиям, как землетрясение!»

Зал почти никак не отреагировал и на заявление немца, только несколько делегатов удивленно переглянулись, как бы говоря: каков иностранец? Приехал учить нас… Зато Давлятова слова немца не то чтобы возмутили, а, скорее, позабавили, и не сами слова, а тот акцент, с которым гость прочитал свое заявление. Давлятов долго всматривался в тщедушного с виду гостя, находя в его облике что-то трогательное, и крикнул ему, легко и весело, через весь зал:

— Вы конечно же образец истинного немца, высокочтимого и уважаемого на службе, прекрасный семьянин и отличный товарищ…

Гостя смутило то, что никто из академиков не поддержал его заявления. Сам же Давлятов, по адресу которого он прошелся, весело, без тени обиды ответил ему.

— Самое смешное то, — вдруг заявил обескураженный гость, — что в детстве я был на «вы» со своим младшим братом, и когда мы ссорились, это было так комически торжественно. Брат напускал на себя серьезный вид и восклицал: «Вы думаете, что мне больше нечего делать, как выслушивать ваши назидания?..»

Слова гостя показались Давлятову такими неожиданными и забавными, что он громко захохотал, хлопая себя по коленям, и крикнул:

— Здесь, в Шахграде, можете считать своим братом меня!

Гость открыл рот, не зная, что ему ответить, но тут все услышали слова президента:

— Президиум конгресса, посовещавшись, решил дать возможность делегатам подготовиться к столь ответственной телевизионной передаче. Поэтому сегодняшнее заседание объявляется закрытым раньше срока.

Необычное оживление охватило всех, сидевших доселе в угрюмом оцепенении, словно были это не солидные ученые мужи, а школьники. Необычные острые реплики, которыми обменялись через головы сидевших Давлятов и немец, настроили всех на легкомысленный лад.

Выходя из зала, Давлятов догнал своего шефа по отделу и еще раз подчеркнуто спросил:

— Изволите сейчас получить мое заявление об уходе… или, может, в тот день, когда разверзнется земля?

— Думаю, не стоит откладывать… — мрачно молвил Айтзаров и хотел для убедительности добавить: «…после того, как вы опозорили нас в глазах зарубежных гостей», но посчитал это излишним.

— С готовностью! — воскликнул Давлятов и сунул ему в руки сочиненное накануне заявление. Побежал по ступенькам, заметив в толпе делегатов фигуру фемудянского академика… что-то загадочное потянуло к нему, тревожащее, со вчерашнего дня не дававшее покоя… хотя мелькание то там, то сям Шаршарова все время рядом с фемудянином могло быть и случайным, никак с академиком не связанным. Но желание наконец объясниться с духовным отцом «Белой медведицы», долго ведшим за собой ее авторов, как несведущих в большой политике овечек, и предавшим их всех ради своей личной выгоды, было до того сильным, что Давлятов решил где угодно и как угодно разыскать Шаршарова.

Но Давлятов опять не успел. Фемудянский академик быстро сел в машину и захлопнул дверцу, и в отъезжающей машине Давлятов разглядел лишь знакомый затылок Шаршарова.