Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2018

В краю прозрачных деревень,где на плетнях висят не крынки,а не поймёшь какая хрень,да петухи, задрав закрылки,где происходит каждый деньв начале января, допустим(я повторюсь), такая хрень,что лучше мы её опустим.

Там не природа, а фигня,и чёрт-те что, и сбоку бантик,там, если взглянешь на меня,увидишь: не по росту ватники счастья полные штаны.Там гимн страны под босса новагорланят бесы-шатуны,причём в трусах на босу ногу.

В сугробах греются коты,орёт сосед: «Урою, стерву!»,и женщина его мечтыбежит с двумя детьми на ферму.Сейчас запахнет молоком —таким простым телячьим раем,и, не сглотнувши в горле ком,я удавлюсь за тем сараем.

И характерно, что к утру,когда меня заметят, телокачнётся вправо на ветру,но так и не качнётся влево.Мне будет пухом чепуха,с которой ладили неплохогосподь при помощи грехаи сердце – с помощью порока.

И я не сочиню мотив,прижавшись скулами к запястьям,за гениальность заплативдвойным предательством и счастьем.

Книги, которые я написал

– «Пласты» (1990), первая моя книга (ещё не книга, а сборник), – это мусоропровод, потому что после пятнадцатилетнего писания в стол я, затоваренный по самую макушку, высыпал туда практически всё, что не уничтожил за эти годы. В «Пластах» очень много дежурных поэтических банальностей, которым я всеми силами пытался придать оригинальный блеск. Частично это удалось, хотя смысла самому процессу не прибавило. Зато будущим пермским поэтам в этой книге я указал, что они живут в Перми – в городе, который наполнен – даже переполнен – молчанием. Я, приехавший в Пермь из Челябинска, это сразу почувствовал, потому что мой-то родной город был заполнен тишиной, которая отличается от молчания, как утюг от космоса. Пермь хотела и могла обрести речь. Её просто надо было озвучить. С Челябинском такой фокус не удался бы: он до сих пор биологически лишён речевого аппарата и, как следствие, – слухового тоже. И всё-таки «Пласты» – это пастбище, на котором и по сию пору пасётся моя молодость, не принадлежащая даже себе самой.

– «Аутсайдеры-2» (1990). Лидером может стать только аутсайдер. В настоящие князи пробиваются только из грязи, аннулируя при этом и княжение, и грязь одновременно. В этой книге мне показалось, что я вправе говорить от имени своего поколения. Представьте, что коленная чашечка давно ампутированной конечности произнесла бы спич о тайном смысле забега на стометровку. Если представили, то книгу «Аутсайдеры-2» можно не читать.

– «Вирши для А.М.» (1992) и «Пятая книга» (1993). О стихах из этих сборников мне бы не хотелось ничего рассказывать. Все они похожи на домашних животных, с которыми поступили ужасно: их выгнали из дома. Они до сих пор поджидают меня у входной двери, и проскользнуть мимо них мне то и дело удаётся. Прошлое – вряд ли похоже на красиво оформленный гербарий несбывшихся надежд. Потому что всё твоё несбывшееся проходит процедуру мумификации памятью и автоматически превращается в призраков, вселяющихся в любого, кто слишком близко приблизится к тебе.

– Первая моя настоящая книга – «Мерцание» (1995). Она писалась с мыслью, что мир после её появления изменится. Если такого ощущения у писателя нет, то он пишет не книгу, а стенгазету (даже если это стенгазета для ангелов). В «Мерцании» моё недоверие к читателю достигло такого цельсия-фаренгейта, что пришлось решиться на авторские комментарии к каждому стихотворению. Если бы в этом блоке книги удалось избежать кокетливой мудрости (самой изощрённой формы глупости), было бы здорово, но здорово не получилось. Короче, – никому ни с кем договориться не удалось. Длиннее – если бы даже удалось, то ничего бы не изменилось.