Плексус

Истощив силы в неожиданном своем порыве, Каччикаччи, смущенный, выскочил из комнаты. Мы все, которые молча слушали его, остались сидеть в углу у окна и несколько минут не могли опомниться. Артур Реймонд, обычно не воспринимавший серьезные разговоры, с вызовом смотрел на остальных, готовый дать отпор самой безобидной насмешке. Спад Джейсон и его «милый друг» были уже вдрызг пьяны. И даже не пытались спорить! Наконец Барони нарушил молчание, мягко и несколько растерянно заметив, что не знал, что Каччикаччи может быть таким серьезным. Тревельян застонал, как бы говоря: «Что ты вообще знаешь!» Затем, к нашему изумлению, без всяких предисловий пустился в долгий монолог о собственных трудностях. Он начал с того, что его жена, не только беременная, но и свирепая, пыталась прошлой ночью задушить его во сне. В своей вежливой, сдержанной манере, негромко - британец до мозга костей! - он признался, что, конечно, вел себя с ней отвратительно. Признался с болью в голосе, что ненавидел ее с самого начала. Он женился из жалости, потому что человек, от которого она забеременела, сбежал. Она была поэтессой, и он высоко ставил ее Сочи-нения. Но вот чего не мог выносить, так это ее причуды. Она часами сидела и вязала шерстяные носки, которые он никогда не надевал, и не произносила ни слова. Или сидела в качалке, тоже часами, что-то мыча себе под нос. А то вдруг на нее находило, и она начинала говорить без умолку, ловила его на кухне или в спальне и обрушивала на его голову потоки всякой дребедени; и все это она называла вдохновением.

- Что ты имеешь в виду под «всякой дребеденью»? - поинтересовался О`Мара, гнусно ухмыльнувшись.

- О, - ответил Тревельян, - например, туман, туман и дождь… как выглядят деревья и кусты, когда туман внезапно рассеивается. Или цвет тумана, все оттенки серого, которые она способна различать своими кошачьими глазами. В детстве она жила на побережье в Корнуолле и гуляла в тумане, общалась с козами и кошками или с деревенскими дурачками. Когда она в таком состоянии, то начинает говорить на другом языке - я имею в виду не какой-то диалект, а ее собственный язык, который никто не может понять. Меня от него обычно бросает в дрожь. Это какой-то кошачий язык, вот все, что могу о нем сказать. Иногда она воет, натурально воет, так что кровь стынет в жилах. А то изображает ветер, самый разный ветер, от тихого дуновения до урагана. А потом начинает сопеть, хныкать, пытаясь уверить меня, что оплакивает срезанные цветы - особенно анютины глазки и лилии: они, мол, такие беспомощные, беззащитные. Не успеешь опомниться, как она уже переносится в неведомые края, описывая их так, словно всю жизнь там прожила. Тринидад, Кюрасао, Мозамбик, Гваделупа, Мадрас, Канпур и все в таком роде. Жуть, да? Скажу вам, я уж было подумал, что у нее дар прозрения… Кстати, может, выпьем еще? У меня нет ни фартинга, как вам, наверное, известно…