Пленник

Он вытянул руки и вздохнул, сердясь на себя. На самом деле все произошло не так. Ему незачем сейчас бичевать и упрекать себя. Он перевернулся на кровати, попробовал забыть самоубийцу, попробовал заставить себя думать о жене, о сыне, о Ку, о предстоящем возвращении домой. Попытался вызвать воспоминания о семейном уюте. Тщетно! Он с отвращением чувствовал запах горелого мяса, который разносился ветром, пока огонь пожирал девушку. Вокруг самоубийцы собралась кучка прохожих — мужчины, женщины, даже дети. Ему почудилось в них равнодушие (или это была безысходность отчаяния?). От обгоревшего тела поднимался черный дым. Безмятежная пагода среди деревьев. Солнце у горизонта, похожее на огромный красный плод. Цветущий гибискус. Как могли сочетаться в одной и той же картине красота и ужас, жизнь и смерть?

Он все ворочался на кровати. Почувствовал кислый запах собственного пота. Голова болела все сильнее. Если бы удалось найти предлог, чтоб отменить этот ужин… Он восхищался учительницей, умной и мужественной женщиной, которая открыла в городе бесплатный интернат для девочек-сирот. Она была образованна и очень начитанна. Ему нравилось бывать в ее обществе, но сегодня не хотелось разговаривать ни с кем. Даже с самим собой. Ку — другое дело, ведь, она не говорит на его языке, а он — на ее…

Весь вечер он пытался заставить себя уложить чемоданы, но это ему так и не удалось. Со вчерашнего дня его угнетало предчувствие, что эти приготовления окажутся бесполезными, потому что в ближайшие сутки должно произойти что-то, что помешает ему уехать… Однако он был доволен тем, что срок его службы кончился. Ему хотелось как можно скорее уехать подальше от этой дьявольской страны, которая действовала ему на нервы, от этого жаркого и душного климата, а главное — от этой жестокой войны. Ему чудилось, что он весь в грязи, потому что в какой-то мере причастен к насилию и кровопролитию, свидетелем которых был. Иногда ему по целым дням казалось, что он весь пропитан трупным запахом, проникшим в его одежду, кожу и — что хуже всего — в сознание.

И опять он стоял перед пагодой и глядел на бабочку-самоубийцу. Девушка и бабочка — «ао заи» и крылья — исполнили каждая на свой лад короткий мрачный танец смерти. Он вспомнил сейчас (или это игра воображения?), что студентка, выливая бензин на свое хрупкое тело, улыбалась и продолжала улыбаться, пока не чиркнула спичкой, как будто все это было просто детской забавой.

Он вспомнил день, когда его послали наладить дружественные контакты с населением деревни, до этого в течение нескольких недель находившейся в руках противника. Ему было предписано собрать местных старейшин, поговорить с ними через переводчика и убедить их сотрудничать с правительством Юга. По пути в эту деревню джип, который он вел, был обстрелян партизанами-коммунистами, прятавшимися за деревьями. Он выскочил из машины, чтобы укрыться от выстрелов, а его спутники уничтожали горстку стрелков одного за другим.

Белый сержант, командовавший операцией по очистке местности от партизан, сказал, что неподалеку в пещере прячется еще несколько «желтых обезьян» и наиболее целесообразным будет «подпалить» их с помощью огнемета — уж тогда они повыскакивают наружу. Лейтенант вспомнил худых как скелеты людей, которые в горящей одежде выбегали из пещеры, с пронзительным криком бросались на землю и катались по траве, стараясь сбить пожиравший их огонь…

И теперь перед его глазами вновь стояли эти живые факелы, красная пагода, деревья, солнце — как пожар в небе, буддистская студентка, бабочка… Внезапно он мысленно перенесся на многие годы назад, мальчиком снова смотрел сквозь жалюзи на большой огненный крест, который пылал в их саду. Среди деревьев, словно призраки, двигались белые тени в высоких остроконечных капюшонах. Сердце у него бешено билось. Ему уже доводилось слышать много страшного об этом тайном обществе, преследовавшем людей с темной кожей. Жертву связывали, раздевали донага, мазали дегтем и обваливали в перьях. Ему были известны другие случаи, еще более ужасные — когда людей избивали, пытали, вешали… Огненный крест в саду… «Иди ко мне, сынок, это ничего. Мы к этому привыкли». Весь дрожа, он позволил взять себя за руку и увести от окна. «Мама, они не подожгут наш дом?» Она грустно улыбнулась. «Нет. Они просто хотят нас напугать. Иди спать. Помолись и попроси бога, чтобы он не позволял им так ненавидеть нас».

Позднее он понял смысл огненного креста. Это было предупреждение, знак протеста против того, что в их доме жила белая женщина — жена негра. Да, такова была беспощадная действительность: его мать — белая, отец — негр. Нестерпимое сочетание. Белые не могли с этим примириться. Да и негры не могли считать своей эту женщину с белой кожей и голубыми глазами. Вот почему им приходилось жить в условиях двойной сегрегации, вот почему они кочевали из города в город, как цыгане…