Пленник богини любви

Ему оставался только один способ закрыть свою наготу от глаз разъяренного Бушуева: вдарить промеж этих глаз. Что он и сделал.

Помнится, Василий на пари сбивал с ног быка таким ударом, однако он все-таки висел в воздухе, у него не было точки опоры, а потому удар не удался: Бушуев только откачнулся назад и зажмурился. Впрочем, хватка его ослабела, и этого мига Василию достало, чтобы утвердиться на ногах и обернуть чресла каким-то скудным обрывком… кажется, прежде это был краешек сари. Следующим движением Василия было подхватить с земли Вареньку, резко крутнув, обвить ее спасительной тканью и отодвинуть к себе за спину.

Теперь можно было оценить обстановку.

Нараян стоял с непроницаемым лицом. По виду Реджинальда нетрудно было понять, что больше всего на свете он сейчас желал бы очутиться как можно дальше отсюда, и только угрожающая возня и легкие рыки в развалинах удерживают его от того, чтобы броситься прочь. Тогда он уставился на змея Шешу, извилисто простертого по одной из стен храма, решив, что здесь-то он не увидит ничего оскорбительного для скромности настоящего джентльмена и его разочарованного, почти разбитого сердца.

Между тем Бушуев открыл глаза и какое-то время тупо смотрел на то место, где только что видел свою дочь…

– О господи! Неужто помстилось? – пробормотал он и воздел руку для крестного знамения, но тут же разглядел полунагого взлохмаченного дикаря, укрывающего за спиною какую-то оборванную плачущую девку, и понял, что несчастье его свершилось вполне: дочь опозорена!

Снова дикий рев огласил пределы Мертвого города и даже прорвался в джунгли, однако Нараян и Реджинальд опередили Бушуева и повисли на нем прежде, чем он рванулся вперед.

Оскорбленный купец с легкостью разметал их, занес кулачище для рокового удара…

Василий, однако, даже не сделал попытки отойти или схватить какое-нибудь оружие, в изобилии набросанное вокруг.

А Бушуев внезапно обессилел и застонал, приоткрыв один глаз:

– Убил… убил меня! Без топора зарубил! Без ножа зарезал…

– Батюшка! – выдохнула Варя, но Бушуев только зыркнул на нее одним налитым кровью глазом – и она снова исчезла за спиной Василия.

– Молчи! Что, в девках приторно стало? Блудодеица, бессоромница! Давно следовало тебе ноги узлом связать! Сам виноват: берег тебя. Вот и доберегся!

Варя залилась слезами. Отец никогда в жизни так не говорил с нею! Не просто орал и грозил, а как бы жалел при этом. Это ее сразило.

– Воешь теперь? – грозно спросил Бушуев, открывая второй глаз. – Сама виновата! Известно ведь: плохо не клади – вора в грех не вводи, аленький цветок бросается в глазок, была бы постелюшка, а милый найдется. Вот и нашелся!

Обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону:

– Ох, взяло Фоку и спереди и сбоку!

Василий только зубами скрежетнул.

– Полно, батюшка! – робко шепнула Варя. – Не стоит убиваться из-за меня!

– Рад бы не плакать, да слезы сами льются! – глухо отозвался Бушуев. – Горе молчать не будет… – И взревел, глядя на Василия так грозно, что того аж шатнуло: – А ты! Если глаз твой искушает тебя, вырви его – слыхал про такое? Чего ж не вырвал?

– Не успел! – глумливо отозвался тот, донельзя разозленный этим позорищем, этим бесчинством, а того пуще – тихими всхлипываниями за спиной. Стоило только подумать, что она плачет от раскаяния, – и он готов был поубивать всех вокруг, а себя первого.

– Не успел? – с такой же глумливостью переспросил Бушуев. – Али занят был? Не скажешь чем?

– А вон… болванов каменных рассматривал! – развел руками Василий, не соображая от злости, что говорит, но у Бушуева, проследившего за его движением, выкатились глаза на лоб, ибо он впервые заметил, какие изображения их окружают.

Боги застыли в своем вековечном блаженстве, никого не видя, ни о чем не желая знать. Только украшенный серебряной мишурой слоноголовый бог Ганеша лукаво и вместе с тем серьезно рассматривал людей, да Вишну – в золоченой короне, золоченых украшениях, сам весь позолоченный, с насурмленными бровями и лукавым женским ртом – равнодушно наблюдал за их суетой, да вечно танцевал Шива с длинными потупленными глазами и четырьмя руками, которые враз воскрешают и убивают.

– Мать честна! – жарко выдохнул Бушуев. – Соромище бесовское! Адам прельстился женою, а жена змеею, воистину! Ничего не скажешь, тут и праведник искусился бы – что с вас, молодых, возьмешь?

– Петр Лукич… – пробормотал Василий, ошарашенный сочувственными нотками его голоса, однако тот снова угрожающе заломил бровь:

– Молчи! Знать, в чужую жену черт ложку меду кладет?

– Отчего же это – в чужую? – тревожно молвил Василий. – Разве дочь ваша просватана? За другого сговорена?

Всхлипывания замерли. Василию показалось, что молчание за спиной стало вовсе гробовым. И какие вдруг сделались глаза у Нараяна… словно он понимает каждое слово чужой речи. Ну а если даже и понимает – ему-то какое дело?! Добро бы еще Реджинальд переживал – но этот молчит с каменным выражением лица. Тут все ясно без слов!

– А коли не сговорена – что с того? – с живейшим любопытством вопросил Бушуев.