Пленница проклятого демона

Я вдруг подумала, что никто здесь не знал о том, что Ниро Мореро был убит Тенью. Вообще никто. Только я — и Эреб, который слышал признание Тени в своём особняке…

…И догадался о чём-то. Вот только о чём?

— Тебе есть что добавить, Эреб?

— Конте Мореро — внук императора, а его брат мёртв, — хрипло сказал Эреб. — Как ты и сказал.

— Это всё?

Эреб опустил голову ниже:

— Д-да.

— Ты будешь ещё доставлять мне неудобства?

Эреб молчал.

— Скажи это вслух, Эреб.

— Нет.

— Отлично.

Церон кивнул высокой темнокожей маске:

— Твой выход, Гирен. Надеюсь, ты не возражаешь, что я буду называть тебя этим именем здесь?

Маска Гирена повернулась к нему.

— Не возражаю, но в обмен предпочёл бы знать, когда твоя пленница умрёт.

— Не скоро, — спокойно сказал Церон, и я вздрогнула. — Эта девчонка — охотница, которая лишила меня желанной жертвы, ограбила гробницу первого Триумвирата и подняла на меня руку. Думаю, я буду развлекаться с ней долго.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В его голосе было обещание адской боли, от которого хотелось съёжиться, спрятаться и убежать. Словно я уже растянута в пентаграмме, нагая и перепуганная, вот только на этот раз Конте не придёт.

— Понимаю, — промурлыкала Венде. — У меня был когда-то… похожий опыт. Это были очень увлекательные три месяца.

Три месяца. Меня передёрнуло.

— А потом? — поинтересовался Церон.

— Он сделался неразговорчив.

Маски засмеялись. Даже Эреб хихикнул.

А ведь Церон не шутил. Совершенно не шутил. Я была в полной его власти, и некому было спасти меня отсюда. Конте, по всей вероятности, был или мёртв, или тяжело ранен, или в бегах. А Тень… Ему тем более было наплевать.

Тем временем Гирен неторопливо достал из кармана острый кусок белого мела и начал быстро, со знанием дела очерчивать вокруг стоящего на коленях Эреба пентаграмму, заключённую в круг. Эреб следил за его действиями глазами, полными отчаяния. Ведь демон, которого изгнали из мира людей, больше никогда не сможет сюда вернуться.

Венде подошла ко мне и взглянула в глаза. У неё был пытливый и проницательный взгляд, и я невольно поёжилась, представив, сколько холодного, утончённого зла может причинить по-настоящему умный противник.

— Отдай её мне, когда наиграешься, Церон, — проговорила она. — Думаю, я смогу найти ей применение.

Я с трудом разлепила губы.

— Какое применение? — прошептала я. — На жертвенном алтаре?

— Ты будешь очень сильной жертвой на моей церемонии вступления в должность, — серьёзно сказала она. — Поверь, за восемьдесят пять лет я научилась в этом разбираться.

Меня пронзила острая вспышка зависти. Хотела бы я так выглядеть в восемьдесят пять. Увы, пока всё было за то, что я не доберусь и до двадцати.

— Не уверен, что наиграюсь с ней до твоей торжественной церемонии, Венде, — покачал головой Церон. — Боюсь, она может меня…. увлечь.

— О, такое бывает, — понимающе усмехнулась Венде. — Но до церемонии ещё есть время. Я подожду.

— Вы оба поступаете неразумно, — проронил Гирен, не отвлекаясь от начертания пентаграммы. — Если Конте Мореро жив, эта девушка станет превосходной приманкой.

— Пока её никто не собирается убивать, — отозвался Церон. — Просто перебираем… возможности. Как твоя пентаграмма?

— Всё готово, — сухо произнёс Гирен, вставая.

— Очень хорошо, — кивнул Церон. — Добавляй кровь.

Гирен уколол палец и склонился над вершиной пентаграммы. Секунда, и туда упала капля крови, а Гирен перешёл к следующей вершине. В отличие от жертвенных пентаграмм, ловушки для экзорцизма не нужно было рисовать кровью: мела и нескольких капель свежей демонической крови в вершинах было достаточно.

Я подумала, что у нас с Конте всё происходило куда менее выверенно — и куда более торопливо и коряво. Увы, в бою демона не закуёшь в колодки: приходилось рисовать готовые пентаграммы и заранее капать кровью Конте в каждую вершину. Разумный демон никогда бы не шагнул внутрь подобной штуки: её слишком легко было почувствовать, обойти или стереть пару линий. Но для дикого демона такая ловушка была слаще мёда. Должно быть, они и впрямь хотели попасть домой.

Церон перевёл взгляд на меня.

— Надеюсь, тебе всё ещё больно. Кивни, если да.

Мне очень хотелось плюнуть ему в лицо. Увы, я слишком хорошо представляла последствия: кончики пальцев, будто окунутые в кипяток, всё ещё дрожали. Поэтому я кивнула.

Церон повернулся к Эребу, и на его лице в равных долях сверкали презрение и торжество.

— История её боли только начинается, — вкрадчиво произнёс Церон. — А вот твоя история заканчивается. И я хочу, чтобы эта мысль билась в твоей голове. О том, что это последняя секунда, когда ты имеешь для нас хоть какое-то значение.

Он наклонился к Эребу и понизил голос:

— Последняя секунда, когда ты для нас вообще существуешь.

Лицо Эреба вдруг страшно исказилось.

— Нет! — закричал он. — Я не хочу!