Плохие привычки

Телефон запиликал сообщением от Жоры, когда я уже подъезжал домой. Было около восьми вечера, и ехать по колузаевской просьбе к Аллочке очень не хотелось, поэтому я сначала набрал его, а потом и саму Аллочку. Оба номера молчали, как партизаны, и это уже меня встревожило. Может, правда что-то случилось?

Машину пришлось оставить далеко от Аллочкиного дома — кругом все было перерыто, велась сезонная война с теплотрассами. Чертыхаясь на узкой асфальтовой тропинке, оставшейся от тротуара, я пробирался к искомому адресу, когда некая тень у подворотни привлекла мое внимание. Я насторожился, так как мало того что и простых теней в подворотне не люблю, а теней с палками в руках — и подавно. Тем более в темное время суток.

У самой подворотни я наконец-то нащупал в кармане связку ключей с брелоком-фонариком и посветил в чернеющий каменный зев. Вы помните детские шутки, когда перед кем-нибудь из друзей в темноте неожиданно подсвечиваешь свое лицо с заранее изображенной на нем страшной гримасой? Во-о-от. Конечно, страшной гримасы я не увидел, но и добродушно-симпатичным небритого верзилу с бейсбольной битой не назову.

Вообще-то, бегаю я довольно-таки быстро. Подвело меня только незнание местности. Я рванул от подворотни, перескочил через шаткие мостки над разрытой траншеей и с разгону влетел в какой-то закуток, оказавшийся глухим тупиком хоздвора ЦУМа. Я сам себя загнал в эту безвыходную западню.

Три персонажа не спеша двигались в мою сторону. Один, немолодой и пузатый, помахивал внушительных размеров битой, второй нес биту на плече. Подручных средств у третьего видно не было, но это меня не сильно успокаивало. Мне почему-то вспомнилась психическая атака каппелевцев, и жутко захотелось нажать на гашетку пулемета или хотя бы затянуть перед смертью нечто патриотическое. И тогда я запел дурным голосом то, что в мою шальную голову пришло:

Стоят подонки, стоят в сторонке,Мошонки свои теребят.Потому что у всяких подонков

Причиндалы всегда барахлят!

Моя песенка задела всех сразу. Они порывисто шагнули в мою сторону, и я, собираясь дорого продать свою жизнь, то ли заорал, то ли зарычал. Истово, как загнанный зверь. Мои голосовые способности их впечатлили — бандюки так же дружно, хором шагнули назад. Их руки с битами сразу опустились, а самый худой и нервный развернулся и дал деру.

Я, конечно, страшен в гневе, но не до такой же степени, чтобы мне на слово верили. Или на неистовый, злобный рык. Кто из нас в состоянии разоблачить хорошо выглядящую лесть? Я было хотел на бис опять что-нибудь прорычать, но опоздал. Рот открыл, а напрячь голосовые связки не успел. За меня это сделал другой. Причем напряг не мои связки, а собственные.

ГЛАВА 49

Кто предупрежден, тот вооружен

Все, совершенное тобой, к тебе же вернется.

Аль Капоне

Я обернулся и, старательно перебирая всевозможные варианты звучания буквы «ха», безуспешно пытался что-нибудь выговорить. Ибо в метре от меня стоял огромный пес с башкой, большей моей собственной раз в шесть-восемь. Все части, к башке прилегающие, тоже как-то не стимулировали желание срочно вступить в «Общество защиты животных».

Пес на меня никакого внимания не обращал. Видимо, его вкусовым качествам как нельзя лучше соответствовали именно мои недруги. Собачка угрожающе прыгнула вперед и остановилась одной лапой на крышке люка. Крышка, вспомнив проезжающие по ней время от времени груженые фуры, издала соответствующий этим событиям звук. Он прозвучал эквивалентом забивания гвоздей в крышку гроба всей гоп-компании. Однако не все трезво оценили возникшую ситуацию.

— Ишак тебя нюхал! Я твой дом труба шатал! — пошел на меня пузатый, не замечая Баскервилей и подняв биту.

Бита не успела прочертить дугу и была схрумкана, как сладкая соломка. И даже, как мне показалось, с некоторым аппетитом. У клоуна в зеленом галстуке, видимо, были серьезные неполадки с инстинктом самосохранения, и он попытался ударить собаку ногой.

Как и следовало ожидать, друг человека такое оскорбление сносить не стал и легким движением челюстей отхватил нехорошему дяде правую половину седалища — буквально. У меня в голове даже зазвучали слова из песни А. Новикова: «Кровь хлестала из разорванной щеки», — и я лихорадочно пытался заменить «щеку» на более подходящее случаю слово. И еще подумалось, что отныне, чтобы сидеть на попе ровно, дяде придется таскать с собой подушечку для правой стороны своего растерзанного багажника.

После такой наглядной демонстрации звериных челюстей бандюки растворились, как темная и необразованная нечисть после хорошей молитвы. За хорошую молитву впору было приниматься и мне, потому как пес не стал догонять свой ужин, а обернулся в мою сторону. Мои спина и затылок покрылись изморозью.