Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя

Но в чём более исключительной степени напряжение романа основывается на ожидаемых читателем действиях, тем более автор должен быть заинтересован в том, чтобы не давать читателю однозначной исходной информации также и вне собственно повествовательного процесса, то есть, например, в названиях глав. Луговский обоснованно указал на то, что в сочинении, которое, подобно «Декамерону» с самого начала устанавливает исход повествования с помощью однозначных заголовков каждого «дня» и каждой новеллы, возможно напряжение, вытекающее только из остроумного способа повествования, а не из неопределенности действия. Следовательно, применяя терминологию Луговского, только «напряжение из-за того, как», а не «напряжение из-за того, будет ли вообще»[887]. Плутовской роман допускает, в сущности, обе возможности напряжения, и их большей частью также находят комбинированными. Но сплошной интриги романа, как в «Выжигине», типичные плутовские романы в общем-то не знали. Поэтому, например, автор «Жиль Бласа», хотя и был нацелен временами на достижение эффектов напряжения в соответствии с действием[888], мог рассказать своему читателю в целесообразных названиях глав о содержании своего повествования, не боясь, что в результате этого рассказ существенно потеряет в привлекательности. Но Булгарин столь радикально применяет технику «маскирующих» и усиливающих напряжение названий глав, что это своеобразие бросилось в глаза уже первым рецензентам

[889]. На это указывали и позднейшие исследователи[890]. Правда, их предположение о том, что Булгарин ввёл в русские романы нечто совсем новое, упускает из виду тот факт, что уже Чулков и Нарежный применяли сходную технику. В «Пересмешнике» часто обнаруживаются названия глав, намеренно ничего не говорящие о ходе действия. Только при этом Чулков поступает по-другому, чем Булгарин. Например, в случае с Чулковым заглавие 1-й главы таково:

Её содержание напоминает читателю о том, что он просмотрел предисловие; но если некая женщина вознамерится почитать моё безобразие, то она узнает, что лучше было бы ей начать чтение с 11-й главы потому, что в первых 10 главах нет ничего, что могло бы служить её увеселению.

А во 2-й главе сказано:

Если Вы увидите нечто несуразное, то я в этом не виноват, потому что здесь будут говорить пьяные.

Название же 10-й главы даже гласит просто:

Если кто-то прочитает, он (а) и без названия поймёт её содержание». Типичные названия глав из «Ивана Выжигина», например, «Любовь»[891] (без того, чтобы читатель получил хоть какую-то исходную информацию о том, чья же это любовь). Или вот ещё одно: «Нечаянная встреча. Превращение. Тётушка. Моё воспитание»[892]

. Или в конце концов: «Картина большого света. Встреча с милым врагом. О, слабость человеческая![893]

Уже это сопоставление отчётливо показывает как общее, так и различное. Оба автора ставят задачу побудить читателя к чтению благодаря как раз тому, что поначалу от него умалчивается процесс собственного действия и создаётся напряжение, направленное на узнавание происходящих фактов. Но в соответствии с этими различными способами повествования обоих авторов эта «маскировка» в «Пересмешнике» становится одновременно средством иронической насмешки над читателем, автором и персонажами романа, в то время как в «Выжигине», наоборот, имеет место обращение к чувствам читателя. И как раз это сочетание искусственной «мистификации» действия романа, обильного интригой с подчёркнуто сентиментального эффекта в «Выжигине» идёт дальше, чем во всех старых русских плутовских романах, также отчасти не вполне свободные от этой склонности (как показывает, особенно, заключение «Пригожей поварихи» и «Российского Жилблаза»).