По делам нашим

Бажен жил неподалёку от двора Пахома, в большой семье своего отца, пожилого мужика Никифора. Всю семью застали за работой на гумне. Баженка, парень лет семнадцати, ещё не женатый, невелик ростом, но и не мал, русоволосый, чистый лицом, проворный и ловкий в работе, на разговор с отцом Офонасием пошёл безрадостно. Нового ничего не сообщил: леший попутал, заплутал, ночь провёл в чаще, продрог и оголодал, с рассветом начал выбираться. Чтобы лешего обмануть, как и положено, вывернул рубаху наизнанку. Кое-как набрёл на знакомое место. Всё. Отец Офонасий, правда, и не надеялся узнать что-либо новое от Баженки. Он наблюдал самого парня. А когда отец Офонасий и Глеб возвращались, священник сказал: "Ой, о чём-то не договаривает Баженка. Есть у него что-то на уме… или на душе… И каким-то страхом от него пахнет". – "Разве у страха есть запах, батюшка?" – удивился Глеб. "Пахнет. Страх изнутри идёт, и у человека дух тяжёлый становится". – "На что же он похож этот запах, батюшка?" – "На что? Гм. У каждого свой, а у Баженки… Как есть болотный гнилой запах. Погоди". Отец Офонасий уставился взглядом на Глеба. "Что, батюшка?" – "Да ведь я такой запах уже чуял надысь от кого-то". – "От кого?" – "А вот и не припомню".

Наконец, отец Офонасий приступил к службе. Сначала он совершил всё, как и в прошлый раз: молебен, крестный ход вокруг деревни. Крестьяне, в большинстве державшиеся поначалу в стороне, в завершение службы всё-таки дружно вывалились к месту события, хотя больше походили на любопытствующих, чем участников. Вот в конце-то и произошло самое таинственное. Правда, и отец Офонасий несколько отстранился от действа, а главным лицом стал Глеб. Глеб, на том месте, где происходило преображение оборотня, развел большой костёр из заранее приготовленных хвороста и дров. Огонь взметнулся высоко, выше человеческих голов. Когда же костёр разгорелся особенно жарко, отец Офонасий извлек из своего рукава на белый свет тот самый клок чёрно-бурой шерсти и серенькую ниточку и передал Глебу, громко произнеся слова: "Пусть сгорит, как и память о самом оборотне развеется дымом, чтоб ни духу, ни слуху о нем больше не было". Глеб взял шерсть и ниточку, бережно донёс до огня и со старанием определил их в пламя, чтобы, невзначай, не подхватил семена оборотневы ветер-шалун и не унёс, не посеял у деревни страшными последствиями. Действо вызвало среди крестьян непонятный гул волнения. Но Глеб и отец Офонасий ещё не закончили. Дождавшись, чтобы костёр прогорел, Глеб разгреб лопатой угли, а в середине пепелища вырыл яму, по колено в глубину. В эту яму он уложил, сломав пополам, принятый от отца Офонасия медвежий коготь. Коготь Глеб закопал, захоронил, притоптал, а сверху насыпали угли и пепел. Крестьяне напряжённо молчали. Отец Офонасий, завершая весь этот странный обряд, прочитал охранительную молитву от нечистой силы.

Крестьяне не расходились. "Как же, святой отец, можно ли спать нам теперь спокойно?" – "Утро вечера мудренее", – отвечал отец Офонасий. "А вот в вечер-то оборотень рыкнет, как запоём утром? Чем мы умнее дедов наших? А они косматого за хозяина почитали", – выразил, наверное, не только своё мнение мужик Силантий, тощий, с впалой грудью и язвительным, едким взглядом. Отец Офонасий с интересом посмотрел на него: "А не ты ли, мил человек, будешь сродный брат Егора Кривого из Калиновки?" – "Дык, я, – неохотно ответил Силантий. – Чего?" Отец Офонасий принюхался в сторону Силантия. Это ещё больше не понравилось Силантию. "Чего вынюхиваешь?" – "Признавайся, кожи сегодня мял?" Силантий немного растерялся. "Ну, мял". – "Как ему не мять, – вступился мужик Никанор, отец Баженки, – когда он скорняк известный". – "Вот-вот, руки и пахнут на всю округу кожами, – посмеялся отец Офонасий. – Мни кожи, Силантий, а не молоти языком попусту. У вашего Егорки глаз шибко зоркий, одна беда, глядит не туда". Вокруг рассмеялись. Крестьяне не хотели расходиться, но отец Офонасий задал им вопрос, смутивший мужиков и баб. "Детей крестить у медведя будете? А покойников ему на съедение отдавать?"

Перед сумерками Глеб и отец Офонасий вывели в скотий загон приведённую отцом Офонасием козу. Кстати, её звали Белка. Сами же отец Офонасий и Глеб вышли вперёд к лесу и стали ждать, не таясь. Осмелится ли теперь оборотень появиться в Почайке? "Боишься?" – спросил отец Офонасий Глеба. "Боюсь, отче". – "И я боюсь".