По делам нашим

Пока мужики уселись прямо возле медведя, чтобы прийти в себя и отдышаться после схватки, Никодим, несмотря на усталость, проявил расторопность, кинулся в бурьян и буквально обшарил его и вытащил за шкирку на всеобщее обозрение маленького человека в серой одежонке с плоским и белым лицом. Рывком Никодим сорвал с лица человека берестяную маску. "Кто таков?" – грубо спросил губной целовальник. Маленький человек молчал. "Да это Силантий, сродный брат кривого Егора, – сказал подошедший отец Офонасий. – Так я и думал. От них одинаково болотным страхом пахнет. Сообщники. Давайте посмотрим, кто там в шкуре такой, что нечеловеческой силой обладает".

Не развязывая путы, разрезали стягивающую веревочку на медвежьей шкуре и в ней увидели крупного человека исполинского роста с могучими мышцами и свирепо вращающимися глазами. "Руку перевяжите, кровью изойду," – прохрипел он. Но ранеными оказались и двое из людей Никодима, и Глеб, которого "медведь" полоснул когтями в последнем броске. Быстро принесли тёплой воды, чистого холста, промыли раны и перевязали каждого.

"И опять похвалю твою смекалку, отец Офонасий, – сказал Никодим, губной целовальник. – Если бы не твоя уверенность, что эту шкоду люди творят, а не нечистая, не знаю, выстояли бы мы в драке? Ведь как он, вор, бился, человеку не под силу". – "Эх, Никодим, ты ещё не видел, какими скачками он прыгать умеет на всех лапах. Истинно, что-то нечеловеческое. Да это и не всякому зверю так суметь. Глеб-то наш каков!" – "О! Глеб – молодец. Уж на что у меня Еремей не зелёный малец, храбр и ловок, в переделках бывал, Яшку Шустрого брал, а и тот на карачках от злодея пополз. А Глеб не сробел, в бой бросился. И все же, отец Офонасий, как тебе удалось раскусить их, змеев?" – "Неторопный осмотр места, Никодим, без наполненных страхом глаз. Вон то место, где один нырял в бурьян, в высокую траву, а второй уже лежал ожидаючи. Очень оно помято оказалось и в Калиновке, и здесь в Почайке. Понял я, что "медведь" этот подползает ловко и скрытно, опять же приминая траву, пока первый изгаляется перед нами у опушки, шныряет туда-сюда, семенит ногами, кувыркается. И отвлекает. А потом находки. Шерсть, ниточка, коготь. Подумалось мне, шибко много следов оставляет оборотень, нечистая сила. Тогда и понял, как очень ловко представляется дело, и без людей не обходится. Первый отвлекает, да жути понемногу нагоняет, потом падает в высокий бурьян и таится, а второй медведем выпрыгивает. Страшно. Что они говорят? Ради козлов да баранов?"

Никодим кашлянул, прочищая горло: "Ради барыша, говорят. Вернее, один говорит. Силантий. "Медведь"-то молчит. Хотели запугать округу и получать скотинку как отступное. Скотинку продавать, денежки делить". – "Невелик-то доход, – покачал головой отец Офонасий. – Жадность?" – "С каждой деревни по козлу, по барану и вместе выйдет кое-что". – "Кривого Егора когда думаешь схватить?" – "Завтра". – "Не убёг бы". – "Я ему убегу. Тать должен сидеть в темнице! – веско закончил Никодим, а потом обратился к священнику. – А чего ты, батюшка, как бы и не успокоившись? Что покоя не даёт? Я же вижу". – "С Баженкой мне надо поговорить. Как взяли мы лиходеев этих, вся деревня сбежалась на них глянуть". – "Заметил. Пока мы с оборотнем этим барахтались, они за банями да овинами прятались, высматривали, чья возьмёт". – "Так. А потом поглазеть вышли. И Баженка среди них. Он на них, лиходеев, даже связанных со страхом смотрел. У них он в лесу был. Должен я его успокоить. Душа у него не на месте". – "Ну и иди, раз должен, – сказал Никодим, зевая, – а я своё сработал. Проверю ещё, как их там закрыли, чтоб не сбежали ненароком, и на боковую".

Только спать долго Никодиму, губному целовальнику, пригревшемуся на печи, не пришлось. Скоро отец Офонасий растолкал его. "Вставай, Никодим". – "Какого лешего? – заворчал Никодим. – Что стряслось?" – "С Баженом я переговорил. Не попусту я беспокоился. Надо немедля кривого Егорку хватать". – "Ох, отец Офонасий, через твое беспокойство и мне покоя нет". Вдвоём они подняли людей Никодима: Еремея и Якима, Григория и Карпа. Оседлали коней, а отец Офонасий просто набросил на своего Соловку какую-то овчину, и направились в Калиновку. Ночь выдалась тёмная. Луна иногда проглядывала, но чаще её закрывали тучи. К тому же начал накрапывать мелкий дождик. Он то прекращался, то припускал сильнее. К счастью, путь предстоял не далёкий. От Почайки до Калиновки пролегло верст шесть-семь. Воздух вдыхался свежий, ядрёный, с полей пахло увядшими травами и жнивьем.