Синеуль беззаботно скалился и делал вид, что ему, новокресту, русские споры не понять. Другие, потупясь, смотрели в стороны. Смущенно набычился Семейка, пожимал плечами Федотка.
– То ли кочи, то ли деревья?
– Ты же вызнавал путь в Индию? – с жаром упрекнул передовщик, вразумляя рассудительного холмогорца.
Тот, глядя на него с пониманием, признался:
– Этот год надо вернуться на Турухан. Братан ждет!
И тогда по старозаветному казачьему обычаю Пантелей Пенда вышел на песчаную отмель, сорвал с головы колпак, бросил его под ноги, с вызовом взглянул на удалого весельчака Ивашку Москвитина, на дородного силача Семейку Шелковникова – выросших и возмужавших в урмане, иной жизни не помнивших. Те повели глазами на родителей, нельзя, мол, поперек них. «Эх, городское да посадское отродие, по старине связанное сотнями родовых уз…» – ругнулся про себя передовщик.
Федотка развел руками – он уже сказал свое слово. Гороховцы и туруханцы помалкивали, строптиво воротя лица. Взглянул Пантелей на Угрюмку. Из затравленного сиротинушки, из воришки и побирушки он вырос в молодца, похожего на верного боевого товарища Ивашку Похабу.
Напряглось, побелело обветренное лицо бывшего юнца, упрямо окаменело и стало розоветь. В кривящейся улыбке мелькнуло что-то хитрое. Не раз приходилось видеть Пантелею, как против правды проступает на челе иудина печать. Синеуль – и тот лупал глазами, переминался с ноги на ногу, прикидываясь тупым, ничего не понимающим.
Безнадежно махнул рукой передовщик, подобрал с земли свой одинокий колпак, а когда надел его на голову, промышленные поняли – пойдет один.
– Ты нам крест целовал! – пристально глядя на него, напомнил Лука Москвитин. – Грех против всех идти. Смирись!
На глаза Пантелею попалась жердина, обкатанная и выброшенная на берег течением. Он схватил ее, черную, скользкую, ударил середкой о камень. Жердь оказалась крепкой, не переломилась, но отсушила ладони.
Поредел туман, зазолотилось на востоке солнце. Свесив голову, передовщик вернулся к костру. Промышленные понуро потянулись к лесу, за дровами, разошлись кто куда, не навязывая разговоров.
Едва скрылись они в рассеивающемся тумане, на сыпучий яр старого русла выскочил всадник и резко осадил коня на самом краю. Конек под ним был низкорослый, татарский, седло высокое, степное. Пантелей Пенда успел заметить, что зипун на всаднике хоть и засаленный, да шелковый. За спиной из-за одного плеча торчал лук, из-за другого – колчан со стрелами. Поперек седла лежала дубина из сухого комля.
Всадник острым взглядом степняка окинул ватажных бывших у стругов. Передовщик свистнул, поднявшись ему навстречу, махнул рукой. Но тот, зыркнув по сторонам запавшими глазами, развернул коня и показал длинную косу меж лопаток. Конек с места взял галоп и скрылся.
– Глухой, что ли? – ругнулся Угрюмка, оправляясь от смущения, затоптался возле передовщика, не зная, что сказать.
– Ертаул! – с остывающей злостью в голосе прохрипел Пантелей. – Скоро другие придут. Поговорим!
– Татарин – не татарин? – удивленно разводил руками Алекса Шелковников и хмыкал в бороду. – Синеулька? Кто это?
Тунгус сморщил приплюснутый нос, замотал головой: не знал.
– Татарин! – желчно усмехнулся передовщик. – Коли русичи близко – должны быть и татары. Одни без других не живут.
– Так зачем туда волочься? – с жаром, оправдываясь, указал на основное русло Сивобород. – И здесь кого Бог даст встретим.
Пантелей безнадежно отмахнулся, не желая затевать новый спор.
– Струги на воду! – приказал скорбным голосом с мрачным и хмурым лицом. – Грузись! По двое с шестами, остальные бечевой…
– Туда или сюда? – смущенно спросил Лука.
– Сюда! – резко, но беззлобно вскрикнул передовщик и стал помогать молодым переворачивать струг на днище.
Чадящее кострище, островки примятого лапника, вытоптанная трава, куча приготовленного, но не сожженного хвороста остались на берегу. И снова ватага потянула свои суда вдоль берега. Пищали и луки лежали под рукой промышленных людей. Передовщик был опоясан саблей, шестовые – тесаками.
К полудню на очистившемся небе так ярко засияло солнце, что заколыхалось марево над сохнущей землей. Берег, возле которого шли струги, был пологим, покрытым песком и галечником. В сотне шагов от воды возвышался старый, невысокий, подмытый половодьями яр. После полудня, едва солнце покатилось на закат, за ним послышался конский топот и поднялось облачко пыли.
Вскоре на полном скаку на яр выскочили всадники и загарцевали у самого его края, горячась, поднимая на дыбы лошадей. Их было десятка с три, одетых в высокие шапки, в халаты, с луками и колчанами за спинами. Ползущее следом облако пыли стало накрывать конных людей. Они походили на ногайцев, с которыми донцы то воевали, то объединялись для набегов.