По следу Каина

– Чего продолжать-то?

– С одиннадцатого мая начинай. Состоялся праздник, который архиерей Митрофан удумал?

Странное дело, водка, когда ближе к полуночи, вроде как и не горчит уже. Я поднял голову – луна так же висла огромной серебряной тарелкой, прямо в уфологи записывайся – ну, сущий корабль пришельцев из космоса! Ночь неслыханных чудес и откровений!..

– Газеты нашего города кричали, что 11 мая 1917 года станет днём духовного торжества и обновления, – я не зря в архивах и библиотеках вечерами корпел, с церковнослужителями потел, их выслушивая, знаний у меня набралось, было чем поделиться с приятелем. Валерка слушал, как с экрана глаз не сводил: все физически крепкие люди, я где-то читал, склонны к чувствительности. – Но Февральская революция перевернула планы не только отца Митрофана. Наверху в самом Синоде революционно настроенный обер-прокурор, некий князь Львов, закатил речь, и все доказательства, представленные для причисления митрополита Иосифа к лику святых, признал недостаточными.

– Вот так! Нашлись, значит, и такие среди князей?

– Что ты! В то время, на волне великой революции, оказалось и великое множество любителей всё отрицать и выворачивать с корнем. Вместе с пафосом обновления действительно тормозящих развитие общества процессов признавались негодными и вредными многие вечные истины. На что только ни покушались в политике, в философии, в науке и в обществе… В частности, нашлись раскольники и в православной церкви, отрицавшие необходимость самой формы патриаршества. «Долой царя! – требовали они. – Вон и патриарха!»

– Обновленцы, я читал, – подхватил Валерка. – Возня у них была серьёзная.

– Происходившее вознёй назвать слишком мягко. Противоречия выразились в открытую войну. И архиепископ Митрофан, верный Тихону, не изменил ему, занял самую активную позицию. На поместном Соборе, это что-то вроде нашего Верховного Совета народных депутатов, он возглавил единомышленников и сам выступил с трибуны в качестве главного защитника патриаршества, а также лично патриарха Тихона. Он так говорил!..

– Отважный человек.

– И победил. Его доклад произвёл большое впечатление даже на врагов, патриаршество отстояли и Тихона избрали патриархом.

– Что же его после такого успеха в Астрахань понесло? При такой славе?..

– Тихон оставлял его в столице, сулил выгодные и важные посты, но тот отказался, а в своё оправдание твердил, что не выполнил главной своей задачи в отношении митрополита Иосифа.

– Это нельзя было сделать там, сидя в Питере? И легче, наверное?

– Возможно. Но Иосиф был убит у нас, отсюда и следовало начинать. Прах до сих пор покоится в Успенском соборе.

– Слушай, Данила, он мне определённо нравится. Настоящий мужик. Крепкий. С таким и под одним парашютом можно. – Это была высшая Валеркина похвала. – У нас, в десантных…

– Может, приляжем, Валер, – глянул я на приятеля. – Тебе бы не мешало и отдохнуть.

– Мне? – обиделся он. – Ни в одном глазу.

– Ну смотри. Что-то мне показалось.

– Когда кажется!..

– Знаю, знаю.

– Хочешь, искупаюсь?

– Я и сам не откажусь. Завтра на работу, не помешает освежиться.

Мы поплескались у бережка в прохладной водице. Ночное купание при костре – удовольствие незабываемое. Особая прелесть разбежаться со света и с обрывчика вниз головой в темноту. Вроде ничего такого, а сердце ёкает. Раз, два, нырнул – и заново родился. Я, признаться, за уходящее лето купался второй или третий раз, Очаровашка находила время пропадать с сынишкой на речке, у нас от дома рукой подать; две акулы не вылезали из воды по выходным, загорели, как негритята, особенно маленький, а мне раздеться стыдно, я Валерку напугал неспортивной белизной своего тела. После переезда в город как-то не удавалось: устройство на новом месте, освоение областного аппарата с его строгим режимом и колоритными членами чопорного коллектива, то да сё… С двумя-тремя: Черноборовым, Толупанчиком, Готляром вроде быстро общий язык нашёл, а остальное большинство требовало подхода, на который времени недоставало. Быстро я убедился, какой это крутохарактерный социум.

Когда, выпив горяченького чайку, мы забрались наконец в палатку, Валерка минут десять – пятнадцать шугал комаров, гоняясь за ними с зажжённой газеткой, утомившись и потеряв надежду, растянулся рядом, поворочался и спросил:

– Я забыл, ты храпишь?

– А откуда тебе знать? – хмыкнул я. – Когда экзамены сдавали, ты в комнату заваливался под утро, у девчонок пропадал с гитарой вместо того, чтобы готовиться.

– Не забыл…

– Угомонись ты.

Мы полежали ещё, поворочались, теперь уже не спалось обоим, он мне весь сон перебил, я, конечно, отвык от палаточной жизни; когда это было в студенческих отрядах, к тому же селили нас в пустующих школах или того лучше – в клубах: на уборку урожая закрывалось всё. Да и комары оказались хитрее, чем наивно полагал мой приятель; по тому, с каким гулом они пикировали на нас, лишь мы затихали, их великое коварство стало очевидным. Пошли хлопки, шлепки, ругательства. Так, помыкавшись, мы снова оказались у костра.