По следу Каина

– Сегодня из КГБ звонили, – вставил я. – Просили прийти. Отыскалось у них архивное дело.

– А сами его привезти не могут? – Федонин даже закраснел весь.

– Предлагают ознакомиться с делом у них. Особый режим секретности.

– Кто только строчит эти режимы? – терпения у Федонина не хватало.

– Вы, наверное, после встречи с Курнецовым и сходите в КГБ, Данила Павлович? – с некоторых пор, как Игорушкин жёстко распорядился по делу Змейкина, Колосухин ненавязчиво дал понять, что берёт под личный контроль следствие и по нашему делу. – Павел Никифорович вряд ли рано освободится.

– Выписки сделай, – тут же стал наставлять меня старый лис. – Вместе потом обсудим.

– Выписки делать нельзя, – тут же поправил его Колосухин тихо и будто ненароком. – Режим.

– Ах ты, чёрт! – сунулся Федонин за портсигаром, а я поспешил откланяться: до шести вечера оставалось не так уж много, учитывая свалившиеся на меня обязанности, а главное – КГБ после рабочего времени чужих к себе не впускал.

Глава XII

Лишь зашёл, полумрак и весь седой в лёгком одеянии старец – единственное светлое пятно бросилось в глаза с порога. И ещё: удивительное количество книг размещалось в этих маленьких, низких, плохо освещённых комнатках. Казалось, больше ничего и не было. В кожаных, потрескавшихся от времени переплётах, с уцелевшим кое-где золотым тиснением, они будто свисали с потолка. Впечатление усиливалось давящими на голову массивными антресолями, прогнувшимися под тяжестью пухлых древних фолиантов. На многих корешках проглядывались затейливые кружева тонких рисунков, венчавшихся строго очерченными православными крестами: без сомнений, литература здесь преобладала особая, совсем не из нашего времени и собранная не одним поколением и не один десяток лет.

Озираясь с опаской, я осторожно ступал за старцем, попав в мир чужой и недоброжелательный. Всего ожидал, но только не этого. Из верхних углов неведомым свечением также подозрительно поглядывали на меня с икон лики святых, сверля пронзительными очами, словно спрашивая: зачем пожаловал? Неловкое и жутковатое ощущение, скажу я вам; всем нутром чувствовалась собственная чужеродность в этом спрятавшемся, затаившемся от всех мирке.

Старец, не оглядываясь, спешил на свет, который поначалу едва угадывался впереди, а потом обозначился вдруг небольшим оконцем. Он замер и повернулся; не заметив, я чуть не налетел на него, но ухватившись за книжную полку, устоял, и наши лица сблизились. Только тогда я разглядел мягкие голубые глаза, буквально распылявшие тёплую добрую улыбку:

– Притомил я вас?

– Да нет.

– Позвольте предложить здесь продолжить наше знакомство, – услышал я слова, произнесённые шёпотом неторопливо и доверительно.

Кажется, это был его любимый уголок в гнетущем царстве знаний великих, покинувших мир сотни лет назад.

– Уютно, – не сразу рассмотрел я под оконцем в углу низенькое кожаное креслице.

– Пожалуйте, пожалуйте, – кивнул он мне любезно, будто стесняясь скромной обстановки. – Столь важных персон запамятовалось видеть в моей келье. Чайку?

– Спасибо. Я спешу, – с облегчением упало моё тело в кресло, жалобно скрипнувшее. – Присели б и вы.

– С моей спиной только на жёстком, – улыбнулся он и, дождавшись, когда я размещусь и успокоюсь, коснулся венского стула, неприметного у стенки. – Вам удобно?

– Если б посветлей?.. Хотелось кое-что записать?..

– Да, да. Свидетели, они же должны свидетельствовать, – вспомнил старец, посерьёзнел, засуетился, что-то разыскивая глазами.

– Ничего. Не беспокойтесь, Аркадий Ильич, – придвинулся я вместе с креслом к оконцу поближе. – Мне уже гораздо лучше.

– Я, знаете ли, когда в здравии, использую вот эту весьма удобную вещицу, – он повернулся в другую сторону от окна и я увидел ещё одну редкость – бюро старинной работы.

Курнецов, любуясь своим достоянием, нежно погладил благородное дерево ладошкой по крышке.

– Лет сто служило великим людям, мы все уйдём, а ему ещё удивлять не одно поколение.

– Сейчас ничего подобного нет, – хмыкнул я в тон хозяину, – опилки, а не мебель. К тому же в школах – парты, в конторе – стол, а писатели предпочитают с окна диктовать машинисткам свои вирши.

– Для спины – неоценимое спасение и мысли текут сами собой, я привык… – он нагнулся к бюро, выдвинул один из ящичков и водрузил на крышку перед собой чернильный прибор и свечу в ажурном бронзовом подсвечнике, улыбнулся снова, теперь уже с печалью и вздохнул. – Знаете, по ночам, когда не спится, когда тихо и ясно мыслям…

Я щёлкнул замком портфеля, вытаскивая свои писчие принадлежности, и он сразу смолк; спиной привалился к бюро, задвинул его подальше от окна, а сам, сложив руки на коленках, уселся удобнее на стуле, смиренно поглядывая и ожидая.

– Вы знакомы с Толупановой Ивелиной Терентьевной? – начал я резво, не подымая головы.

– Не имел чести… – задумался он, недоумённо потерев лоб. – Нет, знаете ли… Эта особа имеет отношение к моей прежней службе?

– Стефановский!.. – подсказал я громче обычного. – Отец Стефановский, умерший в ссылке? А при нём был помощник, Константин Мефодиевич Толупанов. Так это его жена.