По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Но и не только Пушкин. Разве мы все не так же нетерпеливо подъезжаем к родному дому, с усилением узнаём самые обычные предметы и огорчаемся, когда родной долгожданный дом стоит «неподвижно, нерадушно…» Так знакомо и то, что испытал Николай через несколько минут после приезда: «Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали: но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего-то ещё, и ещё, и ещё».

И эта естественная лёгкость, с которой он – офицер, взрослый мужчина – входит в свой детский мир; ему понятно и «сожжение руки линейкой для показания любви», и Наташина болтовня, и то, что она пыталась надеть его сапоги со шпорами, а Соня кружилась по комнате, раздувая платье, – всё это, оказывается, было в нём все долгие месяцы под ядрами и пулями, а теперь ожило и расцвело.

Конечно, он уже мужчина – мы видели это под Аустерлицем. Но ничто вернее не доказывает, какой он ещё мальчишка, чем его старанье утвердить свою взрослость. «Отчаяние за невыдержанный из закона божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней – он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далёк теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег… У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером… Он дирижировал мазурку на бале…»

Весь этот приезд домой проходит под знаком самоутверждения, необходимости доказать всем и себе самому, что он взрослый, Соней ему заниматься некогда; у него мужские дела: обед в Английском клубе, дуэль Долохова с Пьером, карты, бега…

У старого графа Ростова другие заботы: перезаложить все имения, чтобы Николушка мог завести собственного рысака «и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого ещё в Москве не было, и сапоги самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами…» Потом старому графу приходится приложить немало сил, чтобы замять участие сына в дуэли и пристроить его в Москве.

Николай всего этого не замечает, как не замечаем мы всех забот родителей. Он не замечает даже того, что Долохов влюблён в Соню, – об этом сказала ему Наташа, которая не любит Долохова и чуть не поссорилась из-за него с братом. Но Николай занят своей мужской жизнью, большую часть времени он проводит вне дома.

И вдруг происходит крушение. Не пустяк, не мелочь – катастрофа. Долохов отлично знает, что значит для Николая проиграть сорок три тысячи, но он холодно мстит; он-то проиграл Соню!

Есть несколько сцен в «Войне и мире», которые невозможно толковать – только перечитывать и вспоминать своё. Такова сцена между Николаем и отцом после проигрыша. Мы видели все муки Николая в гостинице у Долохова, когда «вся игра сосредоточилась на одном Ростове», проигрыш рос; Николай «то молился богу… то загадывал, что та карта, которая первая попадётся ему в руку… спасёт его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке, и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш…»

И бесконечно вертелись в его голове мысли – как у Пьера, когда он расстался с женой.

Но Пьер думал о добре и зле, обвинял себя, а Николай старался себя оправдать: «Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастье?..»

Он сделал д у р н о е – и за это ему такое несчастье. Но он никогда не поймёт своей вины. Он виноват в том, что не умеет думать. Наташа чутьём поняла, что Долохов злой человек. У Николая не хватило на это чутья, а умом он понять не может; ум его не развит, он не умеет им пользоваться.

Да, он научился быть мужчиной в том понимании, какое ему доступно. Проиграв сорок три тысячи и услышав спокойное замечание Долохова: «А устаёшь, однако, так долго сидеть», – он так же спокойно отвечает: «Да, и я тоже устал», хотя про себя думает: «Теперь пуля в лоб – одно остаётся». У него хватает достоинства не позволить Долохову рассуждать о Соне: «Моя кузина тут ни при чём, и о ней говорить нечего!»

Но, приехав домой, к отцу, он снова становится мальчишкой: «Папа, я к вам за делом пришёл. Я было и забыл. Мне денег нужно».

Всё, что он говорит дальше, так же безобразно, как: «Я было и забыл». Он понимает, что ведёт себя постыдно, но уже не может изменить свой тон. Краснея, «с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить», развязным тоном Николай произносит:

«– Что же делать! С кем это не случалось!»

В душе он считает себя «негодяем, подлецом, который целою жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения…»

Вы помните конец этой сцены? «Николай готовился на отпор», но отпора не было. Старый граф едва не умер, услышав про сорок три тысячи, но и здесь он остался собой.

«– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать… с кем не бывало! да, с кем не бывало…»

Можно не любить Николая за многое, но здесь, в этой сцене, жалеешь и любишь его.