По течению

И кто-то снова умер в докторе, кто-то, похожий на человека, так что ничто не мучило, а во взгляде поселился отчужденный циничный холод, вплавленный в мутную слюду серых глаз. Но встреча с Салли, казалось, немного растопила этот сковывающий лед, только от вспомнившейся человечности делалось в сотни крат больней, особенно, когда вновь везли осматривать пойманный “товар”. Бен старался не думать о своей черной миссии, абстрагироваться от соучастия в страшнейшем преступлении. И, выходило, что как человека он воспринимал одну только Салли, ту одинокую несчастную девочку. А остальных, попавшихся пиратам, даже не пытался спасти. И оправдывал себя: “Ну что я могу? Я даже стрелять не умею”. Без оправдания человек может сойти с ума, если не сделается роботом или бесчувственным ходячим мертвецом, только признание собственного бессилия ничем не лучше. И тем сильнее делалось это опустошающее чувство, чем ближе маячил среди проклятых зарослей очередной аванпост, название которого Бен не помнил, хотя каждая стратегически значимая точка, оккупированная пиратами, для удобства носила какое-то наименование, настолько бессмысленное, насколько может быть сам пункт для умерщвления людей. Ведь не оборону они держали — они занимались истреблением остатков древнего племени, которое все не сдавалось. Гип не желал вникать в то, кто здесь прав, кто виноват, не желал и страдания людей замечать. Да как-то не выходило сделаться очерствелым чурбаном, языческим идолом забытых времен без поклонения несакральности темного света. Но кем он являлся, когда без всякого принуждения, не под дулом автомата, своими ногами выпрыгивал из внедорожника, который пылил минуту назад по дороге, хлопая, как жадной пастью, незакрытой крышкой капота? Кем делался, когда приближался к пленнику, что сидел в клетке посреди аванпоста, словно тигр или леопард?

— Молодцы, придурки! Крепкого м***а отловили! — похвалил в привычном для себя ключе подчиненных Ваас, который уже рассматривал перепуганный товар, огибая клетку. Торговля людьми для наркобаронов являлась скорее вторым источником дохода, непостоянным, зато за раз получали много.

Бен безвольно подходил следом за небольшой свитой главаря, с которым доктор не желал видеться никогда, по крайней мере, как можно реже, а получалось, что чаще многих его вызывали к главному по какому-либо поручению. Будто так наказывала доктора судьба, за его трусость, за предательство тех, кто так же сидел в клетках, называясь его друзьями, знакомыми, коллегами, союзниками… Не суть важно, кем именно приходились ему эти люди, но они находились по одну сторону, и поистине ужасно он их предал, лишь приняв то, что считалось спасением тела. Душа же, вероятно, осталась в бамбуковой клетке, делаясь такой же полой, иссушенной. И кому птица, кому клетка. Кому полет, кому паденье.

Вскоре доктора подвели к пленнику, не забыв наставить на последнего черные стволы автоматов, один Ваас вальяжно скручивал себе сигарету, вероятно, с наркотиком. От главаря всегда пахло дымом и порохом, точно от адского создания, стража одного из девяти кругов, который раздирает когтями грешника. В чем был повинен тот, кто попался в клетку? Не просто же так выпадет такая судьба… Хотя Бен уже давно сомневался, что испытания даются за грехи, что страшной и мучительной смертью погибают только злейшие представители человеческого рода. Ни он, ни, наверное, Салли не успели много нагрешить, чтобы так мучиться еще при жизни. Зато Ваас успел уже натворить такого, что удивительно становилось от того, как его вообще земля носит. Зря Бен вспомнил о Салли, когда его заставили осматривать пленника. “Да и кто такая Салли? — рассуждал Бен, безмолвно делая свою работу. — Просто девчонка, попавшая к пиратам. Не она первая, не она последняя”.

Пленник во время осмотра, который предрекал его участь, ничего не говорил, только вдруг озлобленно выплюнул едва уловимым шепотом так, что один только Бен мог услышать:

— Фашист!

Бенджамин вздрогнул, как от ледяного водопада, который обрушился на него, ничего не ответил, только сжал зубы, однако какая-то его часть вдруг захотела ударить обреченного. Да, именно ударить, вмазать прямо в челюсть, чтобы не разбрасывался словами, раз не знает, откуда все пошло. А откуда, действительно? Всего лишь от вопиющей трусости Бена, его боязни разделить судьбу остальных пленников, о которых он не слышал больше и не пытался спрашивать. Хотя умирают-то все поодиночке и страдания с невыносимыми унижениями переносят тоже индивидуально. Но от трусости он невольно сделался предателем, и потому желал заткнуть того, кто посмел сказать фактически правду.

— Ну, что там? — торопил тем временем хладнокровно спокойный, как рептилия, Ваас.

И Гип, порывисто отвернувшийся от “объекта исследования”, с тем же напускным безразличием ответил:

— Нога сломана. Сердце, печень и легкие в хорошем состоянии. Он не курил, судя по всему.