По ту сторону фронта

В тон моему невеселому настроению была и погода все эти дни. Пронизывающий ветер не переставая дул навстречу, редкими хлопьями летал в воздухе первый снежок, березы и осины тянули к нам голые дрожащие ветки, словно тоже прощаясь с нами.

В Люсинских хуторах зашли к нашему связному, и он рассказал нам, что на реку Лань, к партизанам, прилетел «уполномоченный с Москвы». Крестьянин был взволнован. «Началось! — говорил он, — Скоро прилетят еще представники, будут выдавать оружие, люди пойдут в партизаны. Пришлют пушки и танки. Нам нечего ждать от этих Черчиллей: они только любят загребать жар чужими руками. Здесь, в наших Пинских болотах, откроют настоящий второй фронт и поведут наступление на Германию. Ого! Как тогда запляшут фашисты! Побегут до самого Берлина — не остановишь!..»

Так в самые трудные минуты советский человек видел грядущую победу. Так преломлялись в его сознании идеи второго фронта и непоколебимая уверенность в могуществе Советского государства. Он не ждал помощи с запада и в целом верно оценивал положение. А мы по этому его рассказу поняли, что в отряды имени Щорса, базировавшиеся теперь на Лани, прибыл давно ожидаемый представитель ЦК КП(б) Белоруссии.

…Каждый большой переход я ощущал как задержку в нашей работе, как потерю времени и поэтому торопил свою группу. Не считаясь, с погодой, мы делали по сорок-пятьдесят километров в сутки. А Лиза (она тоже была с нами) не привыкла еще к таким большим переходам, да и обувь ее подвела. Хорошие сапожки, на которые она до сих пор не жаловалась, оказались теперь неудобными. Она здорово побила и потерла ноги.

В одной из деревень, в хате, куда мы зашли позавтракать, бросились ей в глаза пять или шесть пар лаптей, висевших около печки: новенькие, светло-золотистые и — главное — не слишком крупные, как раз по ноге. У девушки глаза разгорелись.

— Бабушка, дай мне лапти!

— Да что ты, миленькая! Разве ты сумеешь!

— Почему не сумею? Ты поможешь.

Помогая Лизе обуваться, хозяйка обратила внимание на ее щегольские сапожки.

— Вот хорошие чоботы! Жалко после них надевать лапти.

— Не могу я, бабушка, в сапогах. Возьми их сама в обмен за лапти.

— Как же это?

Хозяйка недоумевала и колебалась, а Лиза настаивала:

— Нет, нет, поменяемся. Дай мне еще запасные.

— Бери хоть все.

Ребята смеялись. Тамуров язвил:

— Началась торговля! Чем не барахолка?

Но мена все-таки состоялась: Лиза взяла за свои сапоги четыре пары лаптей. Сейчас же обулась, а остальные три пары закинула за спину. И вздохнула:

— Вот еще грузу прибавилось!

— Давай понесу, — предложил Дмитриев.

А Тамуров донимал их обоих:

— Кавалер! Ухажер!.. Глядите, как он вокруг нее увивается!.. Ты теперь, Лиза, с таким носильщиком все деревни оберешь. Ведь бабку-то обманула: подумать только — четыре пары за одну получила.

Нечего и говорить, что сапоги — особенно по тому времени — представляли гораздо большую ценность, чем лапти. Лиза, безусловно, проиграла на этом обмене. А Дмитриев никогда ни за кем у нас в отряде не ухаживал и сейчас хотел просто помочь Лизе, просто по-товарищески пожалел ее. Но Тамурову надо было кого-то разыгрывать — он без этого жить не мог, — все это знали и в большинстве случаев относились к нему снисходительно.

— Отстань, Генка! — кричала Лиза, оборачиваясь на ходу. — Чего привязываешься?

— Да я не к тебе! — невозмутимо отвечал тот. — Я к лаптям — уж больно хороши.

Кстати сказать, к вечеру первая пара лаптей разбилась, и Лизе пришлось обувать новые.

А ветер все дул нам навстречу, снежок сменялся дождиком, серые тучи торопливо неслись с востока. В такое время особенно манят дымки деревень, особенно теплыми и уютными кажутся темные бревенчатые хаты. Но мы по-прежнему ночевали где-нибудь на воле, в глуши, выискивая на лесной полянке копну сена и зарываясь в нее. В населенные пункты заглядывали только мимоходом: перекусить, передохнуть, получить у наших связных необходимые нам сведения. В каждой деревне снова и снова рассказывали нам о представителе с Большой земли. Это было самой важной новостью Полесья.

В партизанском штабе Пронягина мы на самом деле встретили наконец представителя ЦК. Это был секретарь Пинского обкома Клещев, недавно переброшенный через линию фронта для организационной и руководящей работы в тылу врага. Пришли мы в лагерь поздно ночью. Я добрался до пронягинской землянки еле живым от усталости, но вместо отдыха большую часть ночи проговорил с Клещевым, слушая, расспрашивая и рассказывая. Да, народная молва во многом права. Этот первый представитель Большой земли не останется единственным. Подпольные обкомы и подпольные райкомы будут работать на захваченной немцами земле, поднимая людей на борьбу. Здесь, в Полесье, где многие села выжжены дотла, где крестьяне целыми деревнями уходят в лес, действительно создается собственный второй фронт.