По ту сторону фронта

Зная, что в нашем отряде много кадровиков, Клещев просил передать в его распоряжение нескольких командиров, имеющих опыт партизанской борьбы, чтобы возглавить часть местных партизанских отрядов в районе Выгоновского озера. Это особенно важно именно сейчас, потому что в ближайшие дни начинается решительное наступление Красной Армии, и партизаны должны всеми силами помогать ему.

Пронягинские отряды, в которых находился Клещев, отличались теперь большей организованностью, дисциплинированностью и активностью, провели ряд удачных боев с фашистами.

На следующее утро пронягинцы перевезли нас через реку Лань на своих лодках. А рядом партизаны строили наплавной мост через реку.

К востоку от пронягинских отрядов, в Хворостове, базировалось соединение Комарова (Коржа), в котором было много местных жителей. Комарова хорошо знали здесь, ему верили, видели в нем своего защитника и шли к нему не только семьями, но даже целыми деревнями. Комаров мало маневрировал, не выходил за пределы своей области, но зато сколько народу спас он во время войны!..

Не так давно, на пути своем к Выгоновскому озеру, мы вели здесь, в Хворостове, бой с полицией и вынуждены были обходить эту деревню болотами. Теперь же не только в самом Хворостове, но и в соседних деревнях стояли партизанские заставы и работали партизанские комендатуры. Эти комендатуры являлись как бы представителями Советской власти, народной власти, и разрешали все текущие бытовые вопросы. Касалось ли дело продовольствия или транспорта, медицинского обслуживания или помощи семьям красноармейцев, люди обращались к партизанам. Даже с разводами и женитьбами шли в партизанские комендатуры.

И нас Комаров встретил, как хороший и гостеприимный хозяин.

— Отдыхать будете? Сейчас разместим по хатам. Обедать будете? Обеспечим.

Восточнее Хворостова начиналась сфера деятельности линьковских отрядов. В одной из деревень нас обрадовали, сообщив, что на противоположном конце появились «батинцы» (так и назвали). Мы поспешили им навстречу. Вот они: идут человек пятьдесят с винтовками, с автоматами, а впереди шагает знакомая фигура — сутулый и, как всегда, мрачный Перевышко. Как я обрадовался ему! Ведь мы более трех месяцев не виделись!

— Сашка!

— Товарищ комиссар! — в тон мне воскликнул Перевышко.

Обнялись. И наши спутники так же радостно приветствовали друг друга.

— Ты куда направляешься? — спросил я.

— Особое задание — подрыв эшелона с захватом языка, — хитро улыбнулся он и полез в карман. — Закурим, товарищ комиссар. Саранская. Я ее давно берегу, словно чувствовал, что мы встретимся.

— Ну и как — одну на двоих, как в Ковалевичах?

— Хм… Смеетесь! Нет, закурим самостоятельно, на каждого. Да я и вашим хлопцам могу подарить пачку в честь встречи.

— Ох, какой ты богатый!

— С последнего самолета это богатство сбросили.

— А мы все на самосаде да на немецких сигаретах. Сам знаешь, от самосада глаза на лоб лезут, а от сигарет, наоборот, один дым, как от соломы.

Перевышко, не торопясь, словно желая похвастаться, развертывал цветистый шелковый кисет.

— Да ты и кисетом обзавелся! И даже с надписью!

Он многозначительно поджал губы.

— Это дорогой подарок. От Насти. Помните, в Липовце у нас связной была? Сестра Виктора Стовпенка.

— Не забываешь?

— А вы разве забываете?.. Сколько она нам помогала!

— Да, образцовая ополченка… Но, помнится, ты и, на нее тогда ворчал.

— Ну, что вы!..

— А когда она нас в лесу проморозила?.. Помнишь, не убрала свою сосновую ветку?

— Ах, да!.. Ну, это не в счет.

Оба мы вспомнили суровую зиму прошлого года и далекий Липовецкий лес. Мы часто заходили в Липовец, и на обучай опасности у Насти был для нас условный знак. Сарай у них стоял на пригорке, а за сараем, со стороны леса, валялся большой сосновый сук — разлапистый и зеленый. Когда в деревне появлялись фашисты, Настя ставила этот сук торчком, прислонив его к стенке сарая, а когда фашисты уезжали, опять бросала его на снег. Один раз, увидев этот сигнал, мы остались в лесу дожидаться, пока фашисты уедут: на ночь они никогда не задерживались в Липовце. Но время шло, а сосновый сук все стоял и стоял у сарая. А мороз был сильный… Начало смеркаться. В деревне стихло. Перевышко ругался:

— Забыла, рыжая!..

Да и все мы недоумевали и нервничали, не спуская глаз с сарая. И вдруг увидели: бежит наша Настя прямо через сугробы, торопится и снимает зловещий сигнал…

— Ага, вспомнила!

А она действительно забыла и сама расстроилась, узнав, что своей рассеянностью продержала нас два часа без дела в лесу.

Мы отогревались в теплой хате, а Перевышко, шагая из угла в угол, размахивал руками:.

— Заморозила!.. Если бы это не ты, я бы…

Остальные смеялись:

— Перестань шуметь!.. Ну, она виновата, понимает. Ведь у нее единственный раз получилось такое.

А Настя ковыряла землю в цветочной банке.

— Да ты что — слушать не хочешь! — выходил из себя Перевышко.

— Подожди, Саша!.. Ты не сердись… Вот видишь…

Она сказала это так обезоруживающе мягко, как только может сказать женщина, и обернулась, держа в руках горку медных блестящих патронов для ТТ.

— Видишь?.. Я их в цветке спрятала.