По ту сторону костра

— Может быть, и пил бы. Не на что было. Городок наш, Жиздра, не такой уж промышленный. В артели отец работал, слесарил. Он мечтал о большом заводе, да куда же. Одна нога, да контузия… Где ему на завод! Мать санитаркой в больнице работала. Что от больных оставалось — в дом. Тем и жили. Только уж когда я подрос — полегче стало. Старший в армии отслужил. Помогать стал. Сестра, постарше меня, незадачливой, как мать говорит, вышла. До института ее дотянули, да не кончила медицинского: дети, племяши мои, пошли. Ну, фельдшерит в селе под Жиздрой… Извините, товарищ капитан, заговорился.

— Жили-то родители как?

— Душа в душу. Я ведь почему перед армией женился? Хорошая ведь она, Нина. Уступчивая. Мать в ней души не чаяла. А вот поди… Пишет: «Хоть из дому беги».

— Про отца, Лазарев…

— Нет, он не пил. Разве что мать принесет. Из больницы. Выпьет он, двухрядку в руки и играет. Мать — против за столом, обопрется рукой о щеку, слушает, слушает да и всплакнет: «Феденька, как же я об таком все пять лет войны мечтала! Сидеть вот так да голос твой слышать». — «А я те года каждую ночь во сне видел: сидишь ты против меня да горюешь, что пять лет у нашей с тобой, Наталья, любви отняли». Сам я это слышал. Вошел в дом, остановился за переборкой на кухне. Потом — в комнату, в дверях стал, а они меня не замечают. Сидит отец на диване — под одной рукой у него гармошка, а другой он мать обнимает. Головы приклонили друг к другу, и так уж им хорошо, так они счастливы, что и о нас забыли. Меня точно по горлу стукнуло, и себя почему-то жалко стало, и завидно. Восемнадцать мне уж тогда было. Я попятился и ушел, чтобы не мешать. Потом Нине рассказал про это. Она вдруг прослезилась, сжала мою руку: «Как же я Наталью Степановну понимаю». Тогда понимала. А теперь… Может, не будь того вечера, когда она так сказала, и не женился бы я на ней. Вот что, товарищ капитан.

— Отец умер после вашей женитьбы?

— Да, вскоре. Ну а я в армию пошел.

И тут Лазарев задал капитану вопрос, давно вертевшийся у него на кончике языка:

— Так о чем вы догадываетесь?

— Во-первых, что вы письма только жене пишете, а матери приветы присылаете.

— В одном доме живут, в одной комнате!

— Это ничего не значит. Вы хоть в одном конверте, да каждой по письму. Один пакет матери адресуйте, а другой — Нине. Ревнует вас мать. А вот добьетесь, что отпуск получите, телеграмму отобьете — и на самолет. Там сами увидите — мать вашему счастью не помеха, да и Нина ваша — хороший, видно по всему, человек. Ведь что получается: вниманием вы жену балуете — матери обидно. С другой стороны, пойдет ваша Нина в кино или в тот же кружок кройки и шитья — Наталье Степановне бог знает что мерещится. Сидит та дома — свекрови ее жалко: по себе судит, как тяжело без мужа, солдаткой быть. Я ведь по своей матери сужу. Приедете, разобъясните им друг про друга — поймут, что к чему. В семье мужчине надо дипломатом быть не меньше чем в ранге посла. У посла же чин генерала.

— Не уживутся они, — нехотя улыбнулся шутке Трофим.

— От вас зависит.

— Вот уж нет! — искренне воскликнул солдат.

— А вы, Лазарев, в письмах пишете, ну, к примеру, что в кино ходите, какие книги читаете?

— Как же…

— Получается, что у вас развлечений больше, чем у жены. Той, поди, некогда. Работа, учеба. Она у вас в торговом техникуме?

— Да.

— Особенно подробно про отдых, про фильмы да книги матери пишите. Вы ведь в кино бываете чаще, чем в бане. И не напролом об этом в письмах, а между прочим. Жалобы их друг на друга будто не замечайте. Мать ваша — добрая женщина. Потому и пожелание мое вам такое. Другому бы этого не посоветовал.

— Простите, товарищ капитан, а помогали ваши советы?

— По секрету скажу — не спрашивал. А вы не слышали, жаловался кто-либо?

— Не слышал ни слова.

— Пусть и наш с вами разговор останется между нами.

— Товарищ капитан, а почему вы догадались, что я матери писем не писал?

— Вы о них не говорили. И не пишите жене: «Скажи матери», «Передай матери». Напишите и сообщите, о чем считаете нужным, сами. Поймите, Лазарев, ведь это невежливо. Даже обидно и той и другой. Главное же — будьте терпеливы, делая выводы, и тверды в решении. Видите: держится человек вас — и вы держитесь его, а удерживать — напрасный труд.

— Этот совет только для меня?

— Да. При таком характере, как у вас.

— А какой у меня характер?

— Вы умеете быть прямым, вы откровенны. И не умеете хитрить.

— А как же дипломатия?

— Дипломатия — это умение держать себя достойно, уважая обычаи других. Хитрость — в лучшем случае полуправда…

Глубокий вздох и ворчание Сашки на кровати оторвали Трофима от воспоминаний.

— Слушай, ты, Лазарев, я алмаз нашел и сдал.

— Везет человеку!

Трофим обернулся к Сашке и увидел, что тот лежит на кровати одетый, чего с ним никогда не случалось. А лицо друга, сообщившего радостную новость, выглядело просто несчастным.

— Заболел, что ли? — обеспокоенно спросил Лазарев.

— Типун тебе на язык.

— Да в чем дело? Говори.

— Алмаз я нашел — и сдал.

— Ну а как же? — недоумевал Трофим.

— Да никак, — зло ответил Сашка.

— Жалеешь… Попов промолчал.