По ту сторону костра

Сашка, шедший впереди, старательно обивал капли стволом ружья, а потом обернулся и сказал:

— Ишь сколько брильянтов.

Обнаженное пространство болотистой кочковатой мари, седой от росы, постепенно сужалось. Впереди поднялась, темнея, зазубренная стенка еловых вершин. Деревья росли за взгорком, в распадке, наполненном туманом.

Долина выглядела серым морем, и когда они спускались в нее, то вроде бы погружались в немотную хлябь, скрадывавшую даже звуки шагов. Подошвы сдирали на спуске мох с камней, и приходилось быть очень осторожным, чтоб не поскользнуться и не покатиться по скалистому склону.

Однако не прошли парни и половины спуска, как туман сделался особенно густ, так что головки сапог едва различались. И вдруг пелена оборвалась. Открылся вид, совсем не похожий на лесотундровую марь. Строгие пирамиды елей уступами спускались к темной реке, и среди их густой зелени кое-где пестрели цветастые осенние осины: желтые на каменистых уступах и рдяные на более богатых почвой террасах.

Трофим любил речные долины в здешних местах. Тут был особый мир. Человек словно мигом перелетал километров на пятьсот южнее. Микроклимат — говорили гидрологи, с которыми им, бульдозеристам-кочевникам, приходилось встречаться. Кажется, совсем недавно Трошка Лазарев и Сашка Попов пробивали здесь зимник к будущему гидроузлу, просеку для ЛЭП, потому что стройке энергия требовалась позарез, и немало, даже для начала.

По верху «щеки», или непропуску — скале, отвесно опускавшейся в реку, — они перешли из распадка в таежное приволье, протянувшееся вдоль берега. Туман поднялся выше. Он стал расползаться, рваться лохмотьями, открывая мягкую голубизну.

Еще не выйдя толком из скалистого нагромождения, Сашка вскинул ружье и выстрелил. Из шатра разлапистой ели, шумно ударяясь о ветви, выпала копалуха с черными и белыми поперечными полосами на перьях крыльев и хвоста. Достигнув земли, тетерка, величиною с добрую индюшку, распласталась, растопорщив крылья, и сделалась совсем огромной.

— А как же! — воскликнул Сашка и ударил из второго ствола. — Лежи! От деток не уводи!

Пестрый ком под елью затрепыхался, судорожно несколько раз вздернул крылья, то ли проскакал, то ли протащился, словно рыбина на песке, по серой полусгнившей хвое, замер. Только концы маховых перьев трепетали еще мгновение.

Сорвав с плеча чехол с ружьем, Трошка помедлил, пораженный этим предсмертным трепетом перьев.

Тем временем Сашка, прыгая с камня на камень, оказался совсем неподалеку от ели. Что-то высматривая в ветвях, на ощупь перезарядил «тулку» и наново ударил два раза кряду. Трошка больше не медлил. Он ловко скатился со скалистого выступа, на ходу складывая и заряжая ружье. А Сашка вновь приготовился палить.

Трошка крикнул:

— Стой, черт!

— А как же! — И Сашка выстрелил дуплетом. Когда Лазарев подскочил к приятелю, то увидел на ели единственного оставшегося глухаренка. Он сидел серый, напыжившийся и вертел головой с явным недоумением, куда же пропали братья и мама. Трошка торопливо вскинул ружье. Слабо щелкнул приготовленный к бою ствол ружья Сашки. Копаленок вскинулся и, провисая на неокрепших крыльях, развернулся в сторону. Трошка выстрелил влет, под перо, и уложил тетеревенка. Потом вытер нос тыльной стороной ладони и смачно сплюнул.

После стрельбы было глухо. Да и говорить не хотелось.

Сашка начал собирать латунные гильзы, брошенные им впопыхах.

Появилось солнце, и стало видно, что туман из долины поднялся не весь. Клочья его кое-где запутались меж елями. Яркий свет прошивал сбоку волокнистые извивы. И теперь они нехотя тянулись ввысь, постепенно таяли.

С первым же лучом солнца остро и сладко запахло смолой. Тихая грусть охватила Трошку. Чего его дернуло поторопиться со стрельбой? И с чего Сашка, будто оглашенный, как говорит мать, принялся бить копалят? Точно с цепи сорвались…

— Трош, ты чего? — услышал Лазарев голос друга. — Еще найдем!

— На кой они черт? И этих за неделю не съешь. Протухнут.

— Раздарим.

— Разве что… — Трошка сел на камень, положив ружье на колени, полез за папиросами, хотя курить и не хотелось. — Чай теперь твоя душенька довольна?

А Сашка опять вдруг по-лешачьи рассмеялся:

— Не-е… Три дня… — И он снова зарядил ружье. Один патрон, видно, слишком туго входил в ствол, он его сменил, взяв крайнюю гильзу из патронташа.

— Ты что, жакан ставишь? — спросил Трошка.

— А вдруг лось?

— Не балуй.

— Не вынести его нам отсюда. Если только губой полакомиться…

— Это верно, не вынести, — кивнул Трошка, пропустив мимо ушей замечание о лакомстве. — Ты за последние дни так сдал, что в желтизну ударился. Зеркальце вынь, посмотрись.

— Не ношу я больше зеркальца.

— Анка засмеяла? Попов кивнул.

— Тогда на слово поверь. Не пойму только, на кой тебе эта охота понадобилась?

— Мне? — Сашка попытался удивиться как можно искреннее.

— А то…

— Сам, что ни выходной, про охоту заговаривал.

— Это так.

— А я не привык к пожеланиям друга относиться как к пустякам. Так вот — охота твоя выдумка. Откуда у тебя привычка взялась все на меня валить?