По встречной в любовь

       — Честность за честность, сестренка, — сказал он не особо зло, а скорее, чтобы Лида остыла, спустила пар.

       — Она серьезно рисует?

       — Угу.

       — Я хочу от нее комнату для Тимофея. Можно?

       — Мы подумаем.

       — Она сейчас с тобой? — после заминки спросила Лида. Даже немного с опаской.

       — Нет, она со своей мамой дома. Но я поговорю с ней завтра про комнату. Но ведь придётся повременить, ведь так?

       В салоне повисла тишина. Колючая. И Иннокентий даже поежился.

       — Если ты занят, я сама справлюсь. У меня есть деньги на карте. Даже за этим можешь не приезжать.

       — Я приеду, Лида. В восемь я у тебя.

       И он не опоздал, хотя и спал снова плохо. Одеяло вдруг начало кусаться, точно шерстяное. Иннокентий то раскрывался, то снова натягивал его на нос. Курить не курил. Вернее, выкурил всего одну сигарету. И вдруг понял, что за весь день и вечер с Настей ни разу даже не потянулся к пачке. Никотиновая зависимость сменилась новой — мышиной.

       Лида не расспрашивала ни о чем. Выглядела бледной и нервно держалась всю дорогу за ручку двери.

       — Тошнит? — догадался он.

       Лида кивнула.

       — Есть же ничего нельзя. Я еле дышу.

       Он объезжал каждую выбоину. Те, что получалось, конечно.

       В клинике все улыбались, но Иннокентий от посторонних взглядов чувствовал себя вшивым — а ведь надел шелковую рубашку! И явно не выглядел подле сестры нерадивым папашкой.

       — Иди. Сама дождусь анализов. И остального…

       Она провела ладонью по его локтю и оттолкнула.

       — Лида, я никуда не спешу. Приду в офис после обеда.

       Он не повышал голоса. Все тут в себе, по сторонам не глядят, не злорадствуют. Интерес к жизни других утерян.

       — Иди, мне так будет легче. И я в любом случае попрошусь до утра остаться. Завтра Никита сам сможет меня забрать. Иди!

       Она толкнула сильнее, и он подчинился. Ушел, не обернувшись, глотая горькие слюни. Он плохой? И даже сейчас?

       Более того, он даже вечером оказался плохим: Настя наотрез отказалась сесть в его машину, отнекиваясь, что не хочет в Сосновку — слишком людно, слишком поздно, слишком холодно. Хорошо еще, он поцеловал ее сразу, вместо приветствия. Сейчас к ней было не подступиться. И что он сделал вчера не так? Что?

       — Пошли тогда на собачий пустырь, — предложил он и осторожно взял Настю за руку, и та сжав ему пальцы, посмотрела прямо в глаза:

       — В пятницу я дождусь тебя в центре и поедем к тебе.

       Он не моргнул, хотя очень хотелось. Еще и ухо потрясти — не глюки ли?

       — А как же мама?

       — Она отпустила. Но теперь со мной не разговаривает.

       Иннокентий сильнее сжал Настины пальцы, но поборол в себе желание прижать девушку к груди.

       — Ну что ж… Перемелется…

       Она сама ткнулась ему в грудь, но он тут же отстранил ее, боясь возможных слез.

       — Пошли гулять! Нет, ты погляди на нее… — Эйты начала карабкаться по боку Иннокентия. — Вот как думаешь, она тебя защищает или возмущается, что я ей ничего не привез?

       Он нашел открытое кафе около Сосновки и решил сделать сюрприз. Не предполагал, что поездка не состоится. Ничего. Поголодает. Но собаке-то за что мучиться?

       — Может, пойдем мяса купим? Или сосиску в тесте? — предложил он, не получив от грустной Насти никакого ответа.

       — Мы ее печенью и сердцем в основном кормим. Мясо она сама великолепно тырит со стола. И она сыта. А ты? Давай тебе купим?

       — Я тоже сыт, — соврал он, чтобы не говорить, что на улице ничего не покупает. — Пошли гулять.

       И они пошли. С собакой и друг с другом. Настя сама взяла его под руку и прижалась к предплечью. Мало практики — повисла на нем всем весом, мешала идти, но он не хотел, чтобы она отстранялась даже на миллиметр. Даже когда собака закручивала их поводком, Иннокентий раскручивался, как в танце, не отпуская от себя партнёршу. Потом подтянул Эйты поближе к ноге, чтобы показать, как положено вести себя приличным собакам. Но Эйты не была приличной — она была счастливой… дворнягой. Виляла хвостом, подпрыгивала, смотрела преданными большими глазами, трогала огромным языком свою тщедушную бородку…

       — Кеша, держи ее!

       Он не сразу среагировал на Настин крик. Поводок в тот момент он отпустил до предела, решив проверить, насколько хорошо Эйты усвоила первый урок собачьей походки от бедра. Этих двух метров хватило, чтобы Эйты встретилась с дратхааром. Эту породу Иннокентий смог признать, потому что знакомые охотники держали легавых. Он рванул на себя поводок через секунду после того, как собаки сцепились друг с другом. Им наперерез неслась еще одна. Скорость, как у гонщика, но Иннокентий успел выставить ногу, и удар пришёлся второй легавой в грудь. Собаки орали, клацали зубами… Люди вокруг тоже кричали, но Иннокентий не слышал слов. Поводок запутался в лапах Эйты и лишь опрокинул бедную на спину. Нога Иннокентия зависла в воздухе — он не знал, куда опустить ее. Потому нагнулся и схватился за ошейник. Боли от встречи с клыками он не почувствовал и не смог сообразить, которая из собак его оцарапала, после того, как увидел на белом шелковом манжете кровь. Подумал сначала даже, что кровь не его.

       — Кеша! — это кричала Настя.