По встречной в любовь

       Настя кивнула матери — сейчас угощу чаем — и протянула телефон через стол.

       — Не могу ж взять, видишь. Посмотри, кто звонил, — попросил Иннокентий.

       Настя тронула пальцем экран.

       — Какая-то дура, — серьёзным тоном сказала она.

       — Настя, что ты! — шикнула на нее мать, решившая сама пройти за спиной дочери к чайнику.

       — Перезвони этой дуре. Это Лида. У меня сестра так записана, — пояснил Иннокентий для хозяйки, которая стреляла глазами во все стороны, только бы не встречаться с ним взглядом.

       Настя приставила телефон к его уху.

       — Лид, как ты там? Отошла?

       — Мама просила…

       И он взорвался, наплевав на чужой дом.

       — Что ж ты за дура такая! Зачем матери сейчас рассказала? Мы ж договорились! Мало ей нервов трепала?

       — Чего ты орешь?! Она сама позвонила. У Тима температура. Высокая. Она не знает, что делать. Ты можешь поехать к ним сейчас?

       — Звони Никите. Я не могу. Я с Настей…

       — Ну и что, что с Настей! У ребенка температура, а ему трахаться приспичило! Езжай на дачу! Быстро!

       — Слушай ты, а ну язык по-быстрому прикусила! Наркозом мозги повышибало?

       Он не знал, услышала ли Настя слова сестры, но шрам ужасно зачесался. И он чуть не выбил из Настиных рук телефон, пытаясь потереть щеку.

       — Сейчас поеду. А ты иди спать. Знаешь же, что мать вечная паникерша. Надо будет, разбужу. Не боись.

       Он поднял глаза на хозяйку: невысокая, худая, с короткой темной стрижкой. Бледная, но явно не от цвета волос и света из-под абажура, а от его присутствия.

       — Простите, не знаю, как вас по имени…

       — Нина Васильевна.

       — Нина Васильевна, отпустите со мной Настю на дачу. Пожалуйста. Я тоже хочу ее с мамой познакомить. С вами-то мы теперь уже знакомы. Пусть и так, по-дурацки, — и он потряс забинтованной рукой.

       — Конечно, пусть едет…

       Хозяйка отвернулась и выключила не закипевший еще чайник.

       — Насть, соберись по-быстрому, — улыбнулся он нервно. — Сестра меня сожрет, если я до одиннадцати не окажусь на даче. Точно Айболит на вертолете, блин…

       Он поднялся, и мать Насти сделала к нему шаг.

       — Иннокентий, у вас рубашка в крови.

       — Да бог с ней! — махнул он рукой и все так же натянуто улыбнулся, чувствуя на лице прямо-таки резиновую маску.

       — Ее надо замочить прямо сейчас. Иначе потом не сойдет. Настя, в твоем шкафу есть футболки Ильи. Иди найди что-нибудь.

       — Пойдем, Кеша.

       Они прошли в комнату, и Эйты, сунувшись следом, получила по носу: Настя не пожелала впустить собаку к себе. Быстро открыла шкаф и долго копалась в нем, чтобы не смотреть, как Иннокентий расстегивает рубашку, даже не догадываясь, что под ней есть белая майка. Ну и пусть, стой и дальше спиной — можно незаметно проверить, продолжает ли работать дезодорант. И можно ли отдать такую рубашку в стирку постороннему человеку.

       — Вот, возьми, — обернулась наконец Настя и замерла.

       Во взгляде проскользнуло разочарование. Иннокентию хотелось в это верить. Ничего… Завтра не за горами. Пусть не выключает свет…

       Он натянул на себя футболку — они с Ильей одной комплекции. Только, к счастью, головы разные, но головной боли он ему добавил изрядно. И не денег жалко, которые он вряд ли увидит обратно, а натужности и так непростых отношениях с Настей. Как теперь понять, что она с ним не из-за денег, которыми он собирается завтра покрыть долги ее брата? Господи, ну почему они не познакомились иначе? Почему…

       — Настя, покажи мне открытки, пока собираешься.

       Она обернулась от шкафа, держа в одной руке босоножку без каблука, а в другой — с каблуком, и очень даже большим.

       — Представляешь, собака сожрала. И даже крошки не оставила.

       — Не покормила, что ли? — глупо усмехнулся Иннокентий.

       Настя расплылась в улыбке.

       — Это на второй день, как мы ее взяли, случилось. Меня целый день не было. Пришла, разулась у двери. Утром выхожу в прихожую — нет каблука. Кроссовки рядом стояли, не тронула. Мамины туфли — тоже. Илья пошутил: чтобы никуда не уходила больше. Дурак… Это единственные босоножки были, которые не натирают. Пришлось из джинсов не вылезать. Не могу, как другие, юбки с кроссовками носить…

       Она так никогда не замолчит и никогда не соберется. Иннокентий сделал к ней шаг — хотел обнять, а Настя раз и сунула ему в руки обе босоножки.

       — Я, конечно, не ем кроссовки, — улыбнулся он через силу, — но если надо сожрать и их, чтобы ты никуда не уходила, я согласен помочь Эйты зубами…

       И он даже оскалился, но Настя сразу освободила его руки и отвернулась к шкафу, из которого вытащила рюкзак. Другой, чуть побольше рабочего.

       — Так где открытки?

       — Готовые убраны, а те, что на столе, не трогай, пожалуйста. Пусть сохнут. Просто посмотри глазами. Еще можешь взять со шкафа ватманы с графикой. А все холсты у меня скручены. Хранить негде. Те, что в рамках, в училище отнесла. Есть пара картин в большой комнате, но там мама, не надо сейчас туда идти…

       Иннокентий шагнул к столу: цветочки акварельные, но какие… И котики, собачки… Все, как любит непритязательная публика, к которой стоит отнести и его самого. Есть в Насте приземленная бизнес-струя, есть… От безысходности или скрытого таланта, кто знает. Да и важно ли это?

       — Красиво, — сказал он и приподнялся на носки, чтобы дотянуться до шкафа.