По закону буквы

Ремарка требует пояснения. Ломоносов, согласно пониманию того времени, не различает строго буквы и звуки. Именно рассуждая о буквах, считали тогда, что гласные мы можем называть сами по себе, а «со-гласные», как следует из их определения, только с помощью гласных: «бе», «ка»… На это и намекает автор.

А переполох продолжается: Ферт жалуется, что Фита его «от философии и от филис^[7] отлучает: пускай она остается со своими Θокой, Θадеем и Θирсом».

Фита говорит: «Я имею первенство перед Ф у Θеофана и Θеофилакта, и для того в азбуке быть мне после него невместно…».

Прозорлив был холмогорский крестьянин, родившийся «в уезде, где даже дворяне говорят неправильно», по свидетельству чванливого Сумарокова. В справочниках 1916 года пять Фадеевых и пятьдесят Федоровых — петроградцев показаны пишущимися через «фиту», а Ломоносову нелепость этой двойственности была ясна уже в середине XVIII века.

…Но «Суд» продолжается. Глаголь кичится тем, что, стоя в начале Грамматики (то есть слова «грамматика»), он вообще служит вместо латинской Н. Это намёк на те споры с Тредиаковским, которые завершились известным стихотворением «Бугристы берега».

Како плачется на свое изгнание отовсюду, кроме греческих календ: «вместо меня уже прибавляется Г: гъ богу, гъ дому»…

Ломоносов имеет в виду явление озвончения глухого согласного «к» перед звонкими согласными в русской речи. Но, судя по упоминанию «греческих календ», он думал также и о К

латинского алфавита, которая уже очень давно уступила во множестве случаев свое место букве С. В латинских словарях моей юности под заголовком «К» можно было увидеть только два слова: эти самые «календэ» — календы, да позаимствованное у карфагенян наименование их столицы Karthago — Карфаген. Всё прочее писалось с С.

В главнейших европейских языках звук «к» в большинстве случаев выражается через С, а К тоже применяется только в словах чужеязычных, заимствованных. Это, вероятно, и понудило К заговорить о «греческих календах», тем более что выражение «отложить до греческих календ» по-латыни значило — до «после дождичка в четверг» или «до второго пришествия».

Наш жалуется на Иже, что оно часто наряжается в его платье. Этот «иск» юридически довольно сомнителен, а орфографически относится скорее к начертательной технике нашего письма, к делам типографским.

В середине XIX века среди других типографских шрифтов появился и такой, в котором поперечная перекладина буквы И стала постепенно приближаться к горизонтальному положению, делая букву все более похожей на Н. И теперь, читая книги тех дней, так набранные, мы испытываем некоторое раздражение глаз — Н и И путаются.

Видимо, самому Ломоносову этот шрифт не слишком нравился. В Архиве АН СССР хранится рукописный титульный лист его работы «Краткое руководство к риторике». Слово «риторика» начерчено там так:

Не исключено, что именно этот «проект титула» находился перед глазами у автора «Руководства» в тот миг, когда он, по-видимому сочувствуя букве Н, отзывался о новомодном переодевании платьев в «Суде письмен».

«С и З спорят между собою в предлогах». Это понятно. В ряде случаев, когда превратившиеся в приставки предлоги «из», «низ», «воз», «раз» оказываются перед глухими согласными, «з» утрачивает звонкость своего произношения. Тут-то между З

и С, по-видимому, и возникает спор.

Этим и кончается дошедший до нас фрагмент «Суда российских письмен». Мне он представляется вдвойне поучительным. Во-первых, это удивительный, один из самых ранних образцов русской научно-популярной литературы, ведомой путем живого, художественного слова. Во-вторых, из него ясно, как непрестанно занимали Ломоносова проблемы грамматики, фонетики, графики родного языка, в какие глубокие и многозначительные частности этих разделов языкознания он готов был при первой же надобности внедриться.

Это был и глубоко ученый и в то же время чрезвычайно, объективный исследователь. Родившись в «окающем уезде России», где даже дворяне «говорили худо», он не стал защищать интересы «родных осин», а стал великим хвалителем московского аканья.

Но, столкнувшись с тем, что аканье имеет тенденцию усиленно расширять свои области, соблазняя «немного и невнимательно по церковным книгам учившихся» погрешать в писании, не выговаривая только, но и пишучи «хачу», «гавари», — он справедливо ограничивает власть аканья в письменной речи: «Ежели положить, чтобы по сему выговору всем писать и печатать, то должно большую часть России говорить и читать снова переучивать насильно».

К

Очень хотелось мне оставить для этой «буквенной» главки название «Икаэль» в честь той нежной французской алфавитной принцессы, с которой вы уже познакомились… Увы, нельзя! В латинской азбуке I

непосредственно соседствует с К, а К с L. В нашей же между первыми вторглась буква Й (а в дореволюционной и I).

В «Суде письмен» мы слышали жалобы К на то, что его права узурпирует Г. Мы и впрямь нередко произносим скорее «г дикарям» нежели «к дикарям»; «г завтрашнему дню», а не «к завтрашнему».