По закону буквы

В сербском языке есть уйма слов, в которых такое превращение происходит, но я укажу, пожалуй, только на один, зато всем знакомый, пример. На югославских картах вы увидите, что рядом со столицей страны напечатано ее имя «Београд». «Бео»? Да, ведь тут «л» (потому что название это означает все же «белый город») стоит в конце слога… Странно, неожиданно?.. А как много среди нас, русских, произносящих Л как краткое «у»: «уошадь», «гуупый».

Англичане отрицают существование у них двух «l» — твёрдого и мягкого. «Эл» у них всегда одно, но… Они соглашаются: «Перед «узкими гласными звуками» оно все же приобретает несколько более «светлый», а перед «широкими» — более «тёмный» оттенок».

Предостерегу вас от одной оплошности: встречая в английском языке двойное L, не думайте, что тут-то вы наконец, наткнулись на тщательно спрятанное «эл твёрдое». Ничуть: это L

ставится в различных английских словах не по фонетическим, а по сложным, так сказать, «историко-орфографическим» основаниям.

Для нас неожиданно, что в Англии не в диковинку слова, в которых L стоит не только на концах или в серединах, но и в начале слов, обычно имен: Lloyd's Register; Lloyd George…

Это удвоение чисто графическое: английский язык не знает удваиваемых согласных звуков. Появление таких LL. чаще всего объясняется «валлийским» происхождением имён, фамилий и слов, в которых они встречаются. Государственного деятеля времен первой мировой войны Ллойд Джорджа так и именовали «маленьким валлийцем»; основатель всемирно известной страховой и регистрационной фирмы Э. Ллойд был, судя по всему, также выходцем из Уэллса…

Испанцы знают букву L — «эле» и буквосочетание LL, — «элье», которое произносится как наше «ль»: «Севилья» (Sevilla), «баталья» (batalla). Из испанского языка перешли во многие европейские и некоторые экзотические южноамериканские слова типа «льяно» (у нас чаще во множественном числе — «льяносы» — степные равнины в Южной Америке). В английский язык слово это перешло с двумя начальными LL. — llano.

…Раз уж тут дело зашло об Испании, то стоит упомянуть и еще одно «происшествие» с испанской двойной «элье». До сих пор я говорил о том, как ее произносят сами испанцы. А вот за океаном, в Южной Америке, слово caballo — лошадь — произносят не как «кавальо», а как «каважо

». Намного севернее — на Кубе, в Центральной Америке оно же может прозвучать уже и как «кавайо»… Неисповедимы пути языков…

Есть и другие способы отличить мягкое и твердое («светлое» и «тёмное») «эль».

У венгров, как и у поляков, предназначены для этого два обозначения: L — для твёрдого и LY — для мягкого «л». Правда, у венгров эта добавочная буква Y, заменяющая наш Ь, употребляется для смягчения не только «л

», но и других согласных. При этом следует иметь в виду, что полного тождества между нашими мягкими согласными и венгерскими всё-таки нет; те и другие произносятся сходно, но неодинаково.

Легко заметить, что, собственно, каждая буква дает темы для неограниченно долгого разговора. Но места у нас немного: надо по мере сил сокращаться.

Скажу в связи с L вот ещё что. Не составит труда заметить, что очертания прописного латинского L и русского тоже прописного Г являются по отношению друг к другу «полными перевёртышами».

Вот почему в английском техническом языке вы встретите такие выражения, как L-bar — «угловое железо» или L-square — «чертёжный наугольник». Мы в аналогичных случаях предпочитаем говорить о «Г-образном профиле железа», об «угольнике в виде буквы Г».

На этом можно кончить все про Л. Но я воспользуюсь случаем и, может быть, в каком-то смысле «за волосы» притяну сюда одно давнее собственное воспоминание. Оно зацепит и букву Л, но коснётся, вероятно и более широкой темы.

С лодки скользнуло весло

В 1916 году я, шестнадцатилетний гимназист, вместе с двумя своими одноклассниками взял билеты на лекцию знаменитого по тем временам поэта Константина Дмитриевича Бальмонта. Лекция — афиши о ней были расклеены по всему городу — была озаглавлена «Поэзия как волшебство».

Все мы не в первый раз слышали Бальмонта с эстрады, и потому многие особенности и даже странности его внешности, так же как и манера, в которой он читал свои стихи, да и само поведение публики, пересыпанной неистовыми «бальмонтистками», всё это было нам не впервой.

А вот содержание лекции нас заранее очень интересовало. Хотя, конечно, каждый из троих и ожидал от нее «своего», и запомнил наверняка в первую очередь то, что как раз ему оказалось ближе и понятнее.

Бальмонт умел в своих стихах играть звуковой стороной слов, как мало кто до него и в его время. Про него, пожалуй, можно было бы даже сказать, что он был мастером и художником не «слова» в его целокупности, а именно звуков, на которые распадаются или из которых строятся слова. Я жаждал услышать, что он нам по поводу своего немалого искусства скажет.

И вот на которой-то минуте его пышно построенной, темпераментно преподносимой лекции я насторожился и навострил уши ещё пристальней.