Победитель

— Ну, ну! — машинально бормотал он, взбираясь в вагон. — Тише вы, ироды, тише!

Зажег свечу, поставил на перекладину.

Бравый сунул морду между брусьев и тонко заржал.

Князев протянул руку и потрепал его по морде, негромко произнося слова, обычные при разговоре человека и лошади. Конь несколько раз признательно моргнул, потом грустно пожевал губами, тычась в ладонь. Князев понял его и ответил, успокоительно разъясняя:

— Скоро уже, скоро приедем. Терпи, недолго осталось!

Опережая звук собственных шагов, к двери вагона подлетел Строчук.

— Так что, товарищ командир батареи, часа полтора будем пузо греть! Машинист сказал!

— Вот черти! — Князев с досадой сплюнул. — Зажарить нас хотят здесь, бисово отродье! Лошади вон как маются… А колодец есть?

— Есть! У будки колодец!

— Давай, Строчук, поднимай Кривцова! Да ведра возьмите, дурни! — крикнул он уже в спину стремительно дематериализующегося Строчука.

Красноармейцы носили воду, Князев опустошал ведра в деревянные поилки. Воды нужно было много. Он вспоминал, как, бывало, после похода и боя, поздним вечером, когда хочется только упасть куда-нибудь — в сено так в сено, на голые доски, так тоже хорошо — и уснуть, он все же вставал и шел в конюшню. Зажигаешь каганец. Масло трещит, света ровно столько, чтобы в темноте на него не наткнуться. Ну еще, пожалуй, какой-нибудь шальной стрелок смог бы в тебя прицелиться… Ни спичек, ни свечей, ни керосина не было — а чего ж ты хочешь, если никто не работает, а все только воюют… Ведро за ведром — много воды. Если колодец глубокий, так это нешуточная работа. Да что — ему тогда, пожалуй, двадцать лет только стукнуло, сам был как лошадь… Напоив свою, принимался поить чужих. Хоть и чертыхаясь, хоть и злясь на самого себя — да ведь как не напоить, коли смотрят так доверчиво, а вздыхают безнадежно. Эх, мол, жизнь!.. Зато и животина к нему привыкала… как-то раз в ночной неразберихе где-то в Крыму, когда чуть ли не батальон пехоты Добровольческой армии с двумя орудиями обрушился на них как гром с ясного неба, он один в начавшейся панике смог увести разом двенадцать лошадей!..

Колодец был дрянь, вода мутная, солоноватая. Ну да на безрыбье…

Через час кончили дело.

— Крепче, крепче крути, — говорил Князев, морщась. Строчук кряхтел, сгибая непослушную проволоку. — Замков не могли навесить, хозяева!..

Он подергал проушины и махнул рукой:

— Ладно… Иди досыпай.

Сам сел в дверной проем вагона, свесив ноги к насыпи, с удовольствием закурил.

Он любил лошадей. С лошадьми всегда было приятней иметь дело. Лошади понятнее людей, проще. Лошадь может ошибиться, может заупрямиться… но не изменит, не предаст, не сподличает. Погибнет с тобой, умрет — но не бросит.

Степь перешептывалась. Луна чуть сползла влево и приопустилась, тени стали гуще. На самом горизонте возникли силуэты каких-то гор.

Ему не хотелось ни о чем вспоминать и ни о чем думать. Поэтому он снова стал думать о лошадях.

Уж чего-чего, а лошадей Трофим знал. Ну а как? — сам деревенский, всегда при них. Пацаном еще хватил толику Мировой, так тоже нижним чином в кавполке — стало быть, при конюшне. Закрутило революцией, попал на Гражданскую. Сначала шашкой махал — куда здесь без коня? Потом на артиллерийские курсы отправили… так ведь и артиллерия — тоже конная!

Так что за эти почитай что пятнадцать лет в его руки разные лошади попадали. Чувствовал он их — как себя. А уж что подковать, да лечить, да ухаживать — об этом и разговору нет, почище любого ветеринара и кузнеца, во всем справный и знающий.

Да…

Лучшей лошадью у него, конечно, была Муха. До Мухи он ездил на Гривне. Тоже неплохой был жеребец. Да только весной девятнадцатого года Трофим поймал осколок в мякоть ноги, и без лазарета, сказали, никак не обойтись. Ну и перед отправкой поручил Гривня дружку своему, Лагутину, — под ним как раз в том последнем бою коня убили. А когда маленько подлечился и недели через три вернулся в полк, оказалось, что уже и Гривень под Лагутиным погиб.

Невезучий он был, этот Лагутин!.. вечно под ним лошадей валили. А сам ничего, до Крыма дошел и только там полег — под станицей Ново-Нижне-Стеблеевской, во время кубанского десанта генерала Улагая…

А тогда что было делать? — пошел в обоз приискивать себе какую-никакую лошаденку.

Собственно, Гривень тоже случайно ему в руки попал. До катастрофы под Спицевкой, когда казачий конный корпус разгромил несколько красных дивизий, он ездил на жеребце Броньке. Как-то раз командир батареи Кавалеров назначил Трофима командовать разъездом. Сыпал снег, шли рысью, Бронька отчего-то сердился, то и дело кусал хозяину коленку, но у того не было времени доискиваться. Миновали рощу и выскочили на позиции противника — дроздовцев, кажется. Под винтовочную трескотню погнали назад, к грохоту большого боя, на мощный гул орудийных выстрелов. Белые стояли с ближней стороны на холмах, красные медленно отступали, родная батарея спряталась за ближней грядой, выжидая. Стрельба велась редкая — из-за недостатка патронов.