Победитель

Гривень безоглядно рванул в степь, а Трофим его только пуще нахлестывал. Быстрее хочешь? — на-ка тебе плеткой, чтоб лучше вышло! Еще охота? — на тебе еще!.. Но уже жеребец сдавал… Мало-помалу Трофим перевел его на рысь, а потом и на шаг. Похлопал по шее, стал разговаривать. Гривень навострил уши. Тогда Трофим принялся разъяснять ему значение повода. Когда вернулись, Трофим расседлал жеребца, как следует протер соломой и в этот вечер хорошо накормил.

Красавец был конь, ну просто красавец! К сожалению, пришлось отрезать ему хвост и гриву — батарея долго стояла под тем селом, и хозяева могли узнать свою лошадь. Как ни крути — ворованная. Правда, тогда все воровали и все грабили — и белые, и красные, и махновцы. А уж про крестьян и говорить нечего — куда ни пойди, всюду найдешь почернелые остовы разграбленных и сожженных имений…

Броньку Трофим тоже хотел оставить при себе. Но это оказалось невозможно — жеребцы так невзлюбили друг друга, что при любой возможности норовили снова схватиться не на жизнь, а на смерть. Пришлось отдать Броньку в обоз. Расставаясь, Трофим чувствовал тяжесть в сердце. Да и Бронька, казалось, был растроган. Больше они не виделись…

Гривень долго еще показывал характер. Кавалеров даже позволил Трофиму шагать отдельно, сбоку от всей батареи, потому что Гривень делал все, чтобы расстроить ряды, — давал козла, бил задом и плясал. С особым блеском он исполнял «свечку» — то есть вставал на дыбы вертикально. Выглядит впечатляюще, но для опытного всадника не опасно. Трофим спокойно хватался за мощный чуб, нарочно оставленный на стриженой гриве, и бросал повод и стремена — знал, что лошадь сама по себе в жизни не опрокинется…

В общем, они довольно долго служили для батарейцев бесплатным цирком, однако вскоре походы уходили Гривня, и он угомонился. А провоевав полгода, был убит под красноармейцем Лагутиным…

Трофим раскурил новую папиросу, отвлекся от воспоминаний — и тут же стало на него наплывать из темноты лицо Катерины — злое, искаженное страхом и ненавистью!..

Он спешно пыхнул дымом раз, другой и снова стал думать о лошадях.

Гривень, да…

Вот после Гривня-то и посчастливилось ему взять Муху. Обругал сконфуженного Лагутина и пошел в обоз. Обоз для того и существовал, чтобы лечить и возвращать лошадей в строй. Но служили в обозе какие-то малохольные нестроевые. При глубоком колодце они и напоить этих тридцать или сорок животин не могли толком. Да и корм — из рук вон.

Иного ждать не приходилось, и все же скопище обозных одров произвело на Трофима самое унылое впечатление. И тут хромой начальник указал на одну из кляч:

— Бери эту!

— Почему эту?

— Бери, не ошибешься!

Прежде это была вороная кобыла. Теперь чернота посерела и покрылась паршой. Глаза смотрели безжизненно. Ребра пугающе выступали, и лошаденка едва передвигалась на дрожащих ногах…

Но что-то стукнуло в сердце!

— Ладно, Муха, пошли, — вздохнул Трофим.

Война, вообще-то, дело суетливое. Бывало, не успеешь рассупониться, как уже снова-здорово: «Седлай! Заамуничивай!..» И опять ни дня, ни ночи — так, чертопляска какая-то… Но в ту пору батарея стояла в резерве Второй Конной. Трофим проводил возле Мухи почти все время — то и дело поил, три раза в день кормил, чистил и мыл дегтярным мылом. Всегда у нее было свежее сено. Размельчал в воде подсолнечные жмыхи и подносил. «Дачи», получаемые в обозе, были недостаточны, и Трофим крал овес и ячмень у крестьян. Мухе нравилось. Скоро она округлилась и повеселела, шерсть начала расти заново, парша исчезла, лошадь снова стала вороной, а глаза заблестели.

Трофим радовался — значит, у Мухи не было серьезных болезней, а только истощение от бескормицы. Он нашел неподалеку луг с хорошей травой под деревьями и стал выпускать ее пастись на воле.

Наконец настал вечер, когда он долго не мог поймать кобылу, чтобы увести с пастбища. Муха игриво косила глазом и убегала. Выздоровела!.. С того дня у них так и повелось: по дороге домой Муха послушно бежала перед Трофимом, но в руки не давалась.

И к седлу, и к узде лошадь отнеслась спокойно. Поседлав, Трофим шагом выехал за околицу. Чуть наклонился — Муха перешла на рысь. Еще наклонился — лошадь прибавила! И еще рысь увеличилась, и еще, и еще! Казалось, ее резвости нет предела! Это было пьянящее чувство!.. Трофим перевел ее в галоп, потом пустил карьером! Муха летела как ветер!..

Теперь каждый день, утром и вечером, он выезжал на Мухе, тренируя ее, постепенно увеличивая дистанцию. Очень, очень резва оказалась эта вороная кобыла! Просто нарадоваться на нее Трофим не мог! Даже как-то раз поехал в обоз сказать спасибо хромому начальнику — да того, оказалось, тиф подцепил, и в каких областях теперь душа его обреталась, было неизвестно…

Но, конечно, нашлись у Мухи и недостатки.

Во-первых, она, вырвавшись, не давалась в руки. Во-вторых, крутилась и нервничала, когда он садился в седло. А Трофим после Урюпинской и Гуляй-Поля хорошо знал, что такая повадка может стоить всаднику жизни.