Победное отчаянье. Собрание сочинений

На четвертый день, за бритьем, он сообразил наконец, что сострадание – не самый важный мотив его мучений. «Любовью отзывает!» – подумал он без прежнего задора, тут же решившись идти к незнакомке: терпеть дольше – у него не хватало сил.

Так, с чужим горем в кармане и с «любовью с первого взгляда» во всем существе, – медленно подходил Павел Николаевич Роксанов, – бывшая машина, – к коричневой двери. Но позвонить ему не привелось. Дверь внезапно распахнулась, и вышла Верлинская, одетая для выхода.

– Ко мне? – весело узнала она Роксанова. – К несчастью, я тороплюсь на телеграф. Пройдите со мной, если не заняты.

Тот без слов согласился, и они вышли вместе под яркое августовское небо.

Она говорила за двоих, не стесняясь его молчанием. Между прочим, рассказала казус, случившийся с ее отцом.

– Понимаете? – Заживо погребли!

И человек, так недавно ничему не удивлявшийся, услышал историю, которая заставила его вытаращить глаза в радостном изумлении.

Вот она – вкратце:

Ее отец, занимающий большой пост в соседнем городе, хотел приехать сюда, желая сделать ей сюрприз. По рассеянности он оставил нужные документы дома, в чем спохватился на ближайшей станции. Пришлось ехать назад со встречным

поездом, и… несчастье стало счастьем: колоссальное крушение произошло с поездом, шедшим сюда.

Газеты на другой день кричали о случившемся. Вскользь упоминали о гибели некоего административного лица. Фамилии не могли установить. Зато бесшабашный родственник Верлинского сразу решил, что дядюшка – в лучшем мире. Необходимо было известить кузину, что он и сделал. А сегодня Маргарита Александровна получила от отца успокоительное письмо.

«Телеграмма Миши вздорна. – писал он, – как ты, вероятно, уже убедилась».

Постскриптум:

«Не волнуйся!»

– Но я не получала такой телеграммы! – удивлялась Маргарита Александровна.

Тогда Павел Николаевич смущенно вынул из кармана смятый клочок со словами:

– Зато я получил!..

Верлинская почти не удивилась и, ласково улыбаясь, подала ему руку. У телеграфа они распрощались. Павел Николаевич пошел домой, и – даже глухие переулки казались ему красивыми. Стояла жара, но, от избытка новых сил, он бежал вприпрыжку.

– Какое мальчишество!

........................................................................................

Кажется, через месяц он превратился – к лучшему или худшему, не нам судить, – в женатого человека.

И Рудольф перестал с ним ссориться.

Происшествие в парке

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

А. Ахматова

1

Шадрин не раз бил свою мать, шестидесятисемилетнюю костлявую женщину.

Раз утром она не встала в шесть часов – ставить ему самовар. Занималась не совсем чистая заря, вещи в комнате казались серовато-голубоватыми и трудно распознавались, но Шадрин по привычке проснулся и высунул из-под одеяла большие голые плечи – и зимой, и летом он спал без рубашки. На стуле, рядом с пыльными носками, на брюках, лежали его крупные серебряные часы. Они указывали пять минут седьмого.

– Ну, ты, вставай!.. Жива, что ли! – закричал рассерженно Шадрин, медленно повертывая лицо к огромному сундуку, стоявшему в темном углу. Старушечье высохшее тело, неестественно протянутое на сундуке и прикрытое клетчатым – в крупную клетку – одеялом неизвестно какого цвета, не шевельнулось. В комнате стояла странная тишина, потому что часы тикали особенно громко. Так тихо бывает, когда находишься среди исключительно неодушевленных предметов – камней, деревяшек…

Шадрин слегка съежился и – полуголый – подошел к сундуку.

Она умерла ночью, неслышно, – видно, не столь от побоев, как от одинокой старушечьей тоски и обиды.

С минуту Шадрин стоял в неподвижности… Он даже сам не ждал, что так просто, без единого намека на жалость или тревогу, встретит эту смерть. Он даже не прошептал: «что ж, -умерла, туда и дорога!» – что показывало бы, что он отгоняет от себя неприятные, беспокоящие мысли. Не было ничего, кроме крохотного недоумения, вызванного неожиданностью этой смерти. Он думал, что старуха «проскрипит» еще пять-десять лет.

«Придется пить чай на вокзале», – и он стал умываться у чистенького рукомойника с исцарапанным зеркалом над ним. Глядя пристально и пытливо в это зеркало, Шадрин долго вытирал свое отесанное мужеством лицо, выглядевшее моложе, чем на тридцать четыре года. Из духа противоречия всему происшедшему ему вздумалось улыбнуться или хотя бы оскалить зубы. Это напомнило ему, что зубы, – из которых три коренных пришлось в прошлом году пломбировать, – что зубы-то он не почистил – забыл. Он недовольно, как бы брезгливо, нахмурился и стал их ожесточенно чистить, забирая на жесткую щетку толстые слои порошка, уже повыдохшегося от запаха мяты.

Наведя последний лоск на свою наружность, т. е. расчесав не очень густые светло-коричневые волосы, он вышел на улицу. Квартиру, состоявшую из вышеупомянутой комнаты и маленькой темной передней, Шадрин запер на ключ. Он делал всё сурово и медлительно.