Победное отчаянье. Собрание сочинений [3]

Стремление идти не вровень с веком, –

Плестись за ним!.. Так было у меня…

Явилась ты, глазастая, простая

(Глаза – то зарево, то водоем!),

И музыка, что за сердце хватает,

Мне прозвучала в голосе твоем.

Хотел я сердце охладить, но где там

Уйти от этой страстной простоты,

Такой советской ! – да! – по всем приметам?..

Скажи, что делать мне на свете этом,

Чтоб никогда не горевала ты?

…А я ведь было до того дошел,

Что выбился из творческого строю.

Явилась ты, – я, окрылен душой,

Учусь, учу, работаю и строю.

А я ведь было, выжив из ума,

Всё ждал зимы, буранов и заносов.

Явилась ты: весна, а не зима,

И голос гроз и запах трав донесся.

Растаял на сердце последний снег.

Всё лучшее, что временно уснуло:

Деревьев зелень, музыку и смех,

Синь неба, – это всё мне ты вернула.

И кажется: я не живу, а мчусь

Среди цветов и ласковых улыбок…

Тебе, тебе за радость этих чувств

Всей кровью отогретое «спасибо!».

Вернуть мне музыку, вернуть любовь

К стремительной и трудной жизни, к людям, –

Да я за это на любую боль

Пойду, крича:

люблю,

люблю,

люблю тебя!

Другу В.С.

Мой друг, с тобой мы навсегда

близки друг другу и родимы,

товарищи и побратимы…

А ведь приблизились года

утрат, уже необратимых…

Как обоюдоострый нож,

в мозги вонзилась мысль и жжется,

что прожитого не вернешь

и что всё меньше остается

на нашу долю и годов,

и городов, и рюмок водки…

Да, к этому я не готов,

еще веселый, пьющий, верткий,

и странно, голосом глухим,

я всё ж скажу, как из колодца:

«Дела у нас не так плохи,

и всё вернем, и всё вернется!»

Талант? Не знаю, есть ли, нет ли…

Но ежели таланта нет,

уже я не полезу в петлю,

как мог по молодости лет,

когда казалось: или – или,

или известность и успех,

или костям лежать в могиле…

Теперь живу я жизнью тех,

кто бесталанен и безвестен,

кто трудится день ото дня

и кто обходится без песен…

Теперь они – моя родня.

Так что ж! Не вечно быть мальчишкой.

Я жил, работал и любил,

и мне досталась песня: «Чижик,

чижик-пыжик, где ты был?!»

Стансы к Августе

1 Всё померкло. Стремленья остыли,

И призванья звезда не блестит…

Люди мне ничего не простили, –

Твое щедрое сердце – простит

Мое горе тебе не чужое:

Ты его разделила со мной…

Для меня с моей горькой душою

Ты – как образ любви неземной.

2 И когда мне смеется природа

Тихим смехом своей красоты,

Верю я, что сквозь горы и воды

Это ты улыбнулась мне, ты.

А когда разбушуется море,

И друзья предают так легко,

Я бесчувствен… Одно только горе –

То, что за морем ты – далеко.

3 Всё разбито. Надежды уплыли,

И вся жизнь – как утеса куски…

Но не стану холопом бессилья,

Но не стану рабом тоски.

Пусть враги мою гибель приблизят,

Пусть все беды меня сокрушат,

Но меня не согнут, не унизят…

Я с тобой – без тебя ни на шаг!..

4 Не солжешь ты, как многие люди,

Не предашь, хоть и женщина – ты,

Не оставишь меня, не забудешь,

Испугавшись людской клеветы.

Не напрасно в тебя я поверил:

Не сбежишь ты, разлукой дразня,

Ни врагу не откроешь ты двери,

Не смолчишь, когда травят меня…

5 Впрочем, я даже не презираю

И травящих толпу не кляну, –

Сам свое безрассудство я знаю,

Сам свою понимаю вину.

Сам не знал я, как дорого эта

Обойдется вина. Но душа

Всё тобою одною согрета,

Без тебя – никуда, ни на шаг!..

6 И плыву на обломке былого.

Всё пропало. И только твое

Имя, с детства мне милое, снова,

Я шепчу, и мы снова вдвоем.

И в песках возникает водица,

И в пустыне растет деревцо,

И щебечет заморская птица,

И прохладой мне плещет в лицо…

(По Байрону. Перевел Николай Щеголев)

Стихотворение в прозе

Полдень

В этот час, в столовой сидела квартирантка, Роза Борисовна, розовощекая пухлая полуполька, стремительно вспыхивавшая от взглядов мужчин, причем кровь нескоро отливала от лица, и, облокотясь о покоробившийся стол, пренеприятно, с закрытым ртом напевала романс, один из тех романсов, которыми создают слезливое, обманчиво творческое настроение публике откормленные, «упитанные – как сказал бы Маяковский – баритоны», притворяющиеся Вертинскими, и, хотя обличье не так легко подделать под испитого Вертинского, они все-таки тщатся, стягивают выдающиеся животы, обводят вокруг глаз синие круги и поют с возможной тоской.

В этот час лирик Полозов находился за письменным столом, в комнате рядом со столовой и выстукивал на машинке очередную песню. Пение блондинки – поверьте! – содействовало ему в творчестве, хотя ни тени проникновенности не было в нем.