Победное отчаянье. Собрание сочинений [3]

В Шанхае «Союз возвращенцев» был создан в конце сентября 1937 г., работал в тесном взаимодействии с генеральным консульством СССР. В нем имелся свой клуб со свежими советскими изданиями. Председателем Союза был харбинский друг Щеголева Н. Светлов. Помимо него членами комитета были М.Ф. Фомичев и сам Щеголев. Светлов подозревался в шпионских связях в пользу СССР (Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция в Китае: опыт энциклопедии. Указ изд. С. 262). Очевидно, что близки к деятельности Союза были и музыканты джаз-банда О. Лундстрема – не случайно их концерты сопровождали деятельность «Советского клуба» в Шанхае, а их репетиционные апартаменты соседствовали с домом В. Серебрякова и «Сегодня» за 1940-1945 гг. И названия статей («Горький и интеллигенция», «О восприятии сталинской конституции», «Еще раз о советском паспорте» Н. Петереца; «Можно ли служить Родине здесь?», «Макаренковские кадры» Н. Щеголева), и их содержание были весьма далеки от эстетических, а тем более поэтических проблем. Но, как видно, эти помыслы Щеголева были искренни, не случайно спустя много лет насущные вопросы шанхайской поры неотвязно сопровождали его. В письме к Н. Ильиной – автору одиозного в эмиграции романа «Возвращение», вышедшего в СССР, [95] – Щеголев, в частности, напишет: «сразу приступаю к теме, живо интересующей нас обоих, – к книге, заброшенной мной и продолжаемой тобой. Первый вопрос я бы поставил так: может ли заграничного материала, имеющегося в нашем распоряжении, хватить для нужной своевременной книги? Чорт его знает. Пожалуй, нет. Говорю, во всяком случае, за себя. Когда мы нашу книгу задумывали, мы учитывали, что главная сила, по которой надо ударить, – это империализм (японский, британский, американский, французский, германский), рвавший на части Китай. Но я лично пока не вижу в себе силенок для поднятия этой темы, а она, несомненно, центральная» [96] . И в Шанхае, и потом в Свердловске Щеголев постоянно испытывал чувство вины за то, что жизнь его народа, беды его народа прошли мимо относительно благополучного эмигрантского бытия: «Могу тебе только сказать, что за три года моего пребывания на Родине, сталкиваясь с многообразными советскими людьми – чуткими, умными, работящими – я ни разу не чувствовал с их стороны никакого сколько-нибудь острого интереса к нашим заграничным “переживаниям”, “страданиям”, “проблемам”. Больше того. Я сам не раз чувствовал, что всякая попытка углубить вопрос о наших тамошних муках звучит с моей стороны невыносимой фальшью, точно я в чем-то извиняюсь, в чем-то перед советскими людьми оправдываюсь, точно собираюсь поплакаться им в жилетку. А вот Китаем и китайцами и хищниками, эксплоатировавшими Китай, – этим они живо интересуются» [97] .

«Комплекс эмигранта», «чужака захудалого и странного», Щеголев пронесет через всю жизнь. Создается ощущение, что он и родился «иностранцем до мозга костей, с головы и до ног» («Русский художник»).

Как писалось Щеголеву в шанхайские годы? Совсем редкие и неопубликованные до сего дня стихи свидетельствуют о сложных душевных переживаниях, сопровождавших жизнь поэта конца 1930-х – начала 1940-х годов. Особенно явно горечь и неудовлетворенность проступают в отношении к возлюбленной:

Я этого ждал

за подъемом,

за взлетом -

паденье…

Я неразговорчив с тобой

и подчеркнуто сух.

Но – видишь? -

у глаз

западают

глубокие тени -

знак верный,

что ночь я не спал

и что мечется дух.

(«Я этого ждал…»)

Органичные его природе лиризм и гамлетовские раздумья питаются в этот период новыми – социально-политическими и патриотическими импульсами:

В такие дни мне – быть или не быть? -

Вопрос наивный и второстепенный.

В такие дни вопрос моей судьбы

Война решает просто и мгновенно.

(«В такие дни»)

Оттого что и в плену болота,

И в тисках тоски

Родины работы и заботы

Стали мне близки.

(«Родина»)

От индивидуалистического «горестного самобичеванья и тоски» он движется к осознанию себя патриотом, пусть и ни разу не видевшим свое духовное Отечество. Меняется поэтический словарь Щеголева: «война», «Родина», «Октябрьская», «гул московский», но и – «психика сатрапская»… В стихотворении, пересекающемся своим названием с романом соцреалиста Ф. Гладкова «Города и годы», Щеголев восклицает:

Мне годы даются

гремящие,

сороковые,

кровавый сумбур,

что судьбиной

и опытом стал.

(«Город и годы»)

А далее он напрямую переходит к просоветскому «самоотчету-исповеди»:

Мне годы даются -

марксизма

и мужества школа,

заочный зачет мой

на гражданство

СССР!..