Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Фактически часы с двумя стрелками были наименьшим из того, на что эта наступившая новая эпоха породила спрос. Жители Запада хотели знать о рядовых сеялках и плугах, всасывающих устройствах и водонагревательных котлах, а также о часах, у которых не только были две стрелки, но которые также продолжали показывать точное время даже после того, как их отвозили на дальний конец мира. Они позволяли морским капитанам вычислять широту. На протяжении двух тысяч лет — фактически с тех пор, когда социальное развитие на Западе уперлось в твердый потолок, при уровне индекса социального развития, составлявшем сорок с небольшим баллов, — по большинству животрепещущих жизненных вопросов руководством служили старые мудрые высказывания древних. Но теперь становилось ясно, что классические авторы больше не могли сообщать людям того, что им нужно было знать.

Обо всем этом говорится в книге Фрэнсиса Бэкона Novum Organum («Новый органон»), вышедшей в 1620 году. Слово Organum

философы использовали в качестве наименования шести книг Аристотеля по логике. Бэкон намеревался заменить их. «Мы полагаем, что было бы хорошим предзнаменованием, если для уменьшения и устранения разнотолков и высокомерия как за древними сохранились бы нетронутыми и неущемленными их честь и почитание, так и мы смогли бы свершить предназначенное, пользуясь при этом, однако, плодами своей скромности», — настаивал Бэкон; в качестве цели, по его утверждению, «мы сохраняем за собой только роль указующего путь». Однако как только мы отправимся по этому пути, отмечал Бэкон, «нам придется осуществить… общую реконструкцию наук, искусства и всех человеческих знаний, проведенную на надлежащих основаниях»^{235} [ «Новый органон», предисловие].

Но что обеспечит такие основания? Очень просто, говорил Бэкон (и все большее число его коллег): это наблюдение. Философы должны оторвать свои носы от книг и вместо этого смотреть на все, что находится вокруг них: звезды и насекомых, пушки и весла, падающие яблоки и качающиеся люстры. А также они должны беседовать с кузнецами, часовщиками и механиками — то есть с теми людьми, которые знают, что как работает.

Когда они станут поступать таким образом, полагали Бэкон, Галилей, французский философ Рене Декарт и легионы менее известных ученых, они вряд ли смогут не прийти к одному и тому же выводу: в противоположность тому, что говорили большинство древних, природа не является живым, дышащим организмом, обладающим желаниями и намерениями. На самом деле она — механизм. Фактически, она очень напоминает часы. Бог был часовых дел мастером, который посредством переключения сцепляющихся колесиков привел природу в движение, а затем отошел в сторону. И если так и было, то люди, должно быть, способны разобраться в том, как природа работает, столь же легко, как и в работе любого другого механизма. В конце концов, размышлял Декарт, «для часов, изготовленных из нужного числа колесиков, не менее естественно показывать, который час, нежели для дерева, появившегося на свет из того или иного семени, порождать определенный плод»^{236}

.

Модель природы в виде часового механизма, а также некоторые дьявольски умные эксперименты и рассуждения дали экстраординарные результаты. Внезапно, и поразительным образом, были раскрыты секреты, остававшиеся тайной с начала времен. Воздух, как оказалось, был веществом, а не его отсутствием; сердце качало кровь по телу, подобно водяному насосу, и — что было самым изумительным — Земля не являлась центром Вселенной.

Все эти открытия, противоречащие древним, и даже Священному Писанию, породили огненную бурю критики. Вознаграждением Галилею за его наблюдение за небесами явилось его привлечение к папскому суду в 1633 году, где его запугиванием заставили отречься от того, что, как он знал, является истинным. Однако эти преследования реально достигли лишь того, что новое мышление еще быстрее стало перемещаться из старого средиземноморского ядра на северо-запад, где уровень социального развития рос быстрее всего, где недостатки древнего мышления представлялись наиболее явными и где менее всего опасались ставить под сомнение авторитеты.